— А! Я давно замечала намек на шотландский акцент в вашей речи.
— Вот как? А я-то надеялся, что избавился от него. Что ж, моя мама была добрая женщина, но она так много работала на ферме, между делом рожая одного за другим десятерых детей, что ей не хватало ни времени, ни сил на любовь. Я был шестым ребенком. Киллед неплохое место: насколько я помню, все дома были маленькими, но опрятными и ухоженными, с садиками. Хотя я оставил тот дом совсем юным, он навсегда запечатлен в моей памяти: полтора этажа, единственная большая комната с побеленными известкой стенами и крытой соломой крышей.
— Полтора этажа? Что вы имеете в виду?
— Первый этаж был всего лишь большой, выложенной камнем кухней. Спали мы наверху, под стропилами, но лестницы не было. Мы забирались по выемкам в стене.
— По выемкам в стене? И всего одна комната на двенадцать человек?
— Да. С одной стороны к дому примыкала конюшня, с другой — коровник, а на заднем дворе размещалась конная маслобойка. Мы вели тяжелую жизнь, чего я тогда не понимал. Много недель подряд нам перепадали только молоко и картофель, да изредка кусок курятины или свинины, но мы не голодали. Мне казалось вполне естественным спать по трое или четверо в кровати. Простыней было так мало, мисс Бронте, что мама нарезала их на маленькие полоски и выдавала по одной на каждого, чтобы прокладывать между лицом и грубым шерстяным одеялом.
— О, мистер Николлс! Я не в силах вообразить подобное. Даже в Школе дочерей духовенства мы не были так обездолены.
— Но я не знал, что обездолен. В раннем детстве даже не догадываешься, что тебе чего-то не хватает. Такова была моя жизнь. Я стал бы фермером, таким же как отец и два старших брата, без образования, не считая пары лет в местной школе, если бы не милость Господа и мои дядя и тетя Белл.
— Ваши дядя и тетя Белл?
— Дядя Белл был маминым братом, священником и учителем, немного богаче моего отца. Однажды он навестил нас и увидел, что дом трещит по швам, а родители не знают, как накормить столько ртов. Я подслушал беседу взрослых. Отец беспокоился. Он сказал, что мои старшие два брата унаследуют ферму, а сестры выйдут замуж или станут служанками; но что будет с двумя младшими сыновьями? Дядя Белл — хотя у него у самого в то время было двое малышей — предложил забрать меня и моего брата Алана к себе в Банахер и вырастить как родных детей. Родители согласились.
Я в ужасе уставилась на него.
— Родители отдали вас… так просто?
— Да.
Во взгляде мистера Николлса на мгновение отразилась боль.
— Сколько вам было лет?
— Семь. Алану только что исполнилось десять.
— О! Вы явно были слишком маленьким, чтобы покинуть отца и мать!
— Да. У верен, что это решение далось родителям нелегко. Но дядин поступок был добрым и бескорыстным. Я не забуду, как мать с отцом плакали на пороге дома, когда мы уезжали. Больше я никогда не видел ни их, ни братьев и сестер.
— Никогда? Почему?
— Родители настаивали, что это будет слишком тяжело для всех нас, что раз нам с Аланом суждено начать жизнь с чистого листа, в новой семье, мы не должны оглядываться назад.
Это признание повергло меня в такой шок, что я утратила дар речи. Мое сердце обратилось к мистеру Николлсу. Внезапно мне показалось, что я теперь знаю его лучше, чем прежде. Неудивительно, что он так тщательно скрывал свои эмоции; неудивительно, что, позволив себе чувствовать и любить, он привязался так нерушимо и глубоко.
— Как бы то ни было, для меня это стало началом новой жизни, мисс Бронте. Дядя и тетя приняли нас в свой дом и в свои сердца и обращались с нами как с частью своей собственной растущей семьи. Их дети — со временем их стало девять…
— Девять?
Он кивнул и неожиданно улыбнулся.
— Кузены стали для нас с Аланом младшими братьями и сестрами. Дядя и тетя Белл были любящими и щедрыми и делились всем, что имели. Вдобавок, поскольку дядя заведовал школой, мы получили превосходное образование, а когда выросли, его стараниями поступили в Тринити-колледж. Дядя скончался пятнадцать лет назад. Мне очень его не хватает, как и всей семье.
— Я искренне сочувствую вам.
— Спасибо. Все, что сейчас у меня есть, — заслуга дяди и тети Белл. Она замечательная женщина. Я хотел бы, чтобы вы познакомились.
— Сочту за честь. Любопытно, что нас обоих воспитали тети с материнской стороны.
— Вы правы.
— Каким был дом ваших дяди и тети?
— Их дом? — Мистер Николлс помедлил. — В нем было много любящих людей, а я был желанным гостем. В сущности, остальное неважно, не правда ли?
— Не могу с вами не согласиться.
— Моя тетя и большинство кузенов до сих пор живут в Банахере. Именно их я навещаю каждую осень, когда беру отпуск.
— Надо же! А я думала, вы ездите к матери и отцу.
— Нет. Мать отошла в мир иной, когда мне было двенадцать. Отец скончался пять лет назад в возрасте восьмидесяти лет, по крайней мере, так мне сообщили. Много лет я испытываю чувство вины за то, что не был рядом, когда они умирали.
— Понимаю, каково потерять мать в таком юном возрасте. — Я печально покачала головой. — Мне было всего пять лет, когда скончалась моя матушка.
— Вам не кажется, что смерть матери оставляет внутри огромную пустоту, которую невозможно заполнить?
Я глубокомысленно кивнула, и он спросил:
— Наверное, именно поэтому все главные персонажи ваших книг — сироты, мисс Бронте?
Я признала его правоту. Мы шли, беседуя в подобной дружеской манере, пока не достигли деревни Оксенхоуп, после чего развернулись и отправились в обратный путь. Вернувшись в пасторат, мы выпили чаю в столовой (папа сослался на болезнь и не присоединился к нам). Визит мистера Николлса продолжался еще девять дней, и ежедневно, гуляя туда-сюда по одной и той же заснеженной тропе, мы откровенно обсуждали нашу жизнь, настоящую и прошлую, старательно (пока) избегая будущей.
Мистер Николлс рассказывал забавные случаи времен учебы в Тринити-колледже и с любовью и чувством юмора вспоминал о своем брате Алане и их детских ссорах и проказах. Они часто подшучивали над младшими кузенами, сбегали с уроков и гуляли по лесам с собаками, плавали на лодке по реке Шаннон или добывали рыбу в соседних ручьях.
— Там я и научился ловить форель руками. Я никогда не использовал удочку. До чего же весело было хватать скользких маленьких дьяволов и порой швырять их в лицо друг другу просто ради смеха!
Его истории веселили меня и рисовали в моем воображении совершенно иного молодого Артура Белла Николлса.
— Я всегда представляла вас серьезным, мрачным маленьким мальчиком, который непременно следует правилам и поступает как должно.
— Так и было. Внутренний голос всегда укорял меня во время наших небольших проказ. Я искренне любил своих дядю и тетю и не желал их расстраивать — но это не мешало мне раз за разом потворствовать брату и подстрекать его.
В ответ я поделилась своими детскими приключениями с братом и сестрами.
— Кроме запойного чтения книг и бесконечной писанины нам очень нравилось фантазировать. Мы бродили по пустошам и делали вид, что это Страна джиннов. Пустоши стали нашей Аравией. — Я кивком указала на заснеженный пейзаж. — Все, что вы здесь видите, было для нас обширной пустыней,
