Имперская власть сохранилась на территории Италии, хотя церковь взяла на себя многие ее функции[104].
Папа Лев, находящийся вдали от императора и контроля его власти, во многом действовал как верховный правитель древнейших времен, и дошедшие до нас многочисленные документы периода его правления показывают, что церковь Рима считала себя наследницей императоров. В своих письмах папа Лев требует от адресатов безоговорочного послушания, обращается ли он при этом к епископам Италии и Галлии или утверждает свою власть над Испанией и Северной Африкой. Один позднейший издатель говорит о «диктаторском характере» этой переписки, мы также могли бы назвать ее автора «деспотичным» и «надменным». Он с напряженным вниманием приглядывался к малейшим признакам неповиновения, когда подчиненные ему церкви обретали новую силу или стремились повиноваться не Риму, а иным центрам. Он стремился не допустить того, чтобы церкви Иллирика (территория нынешних Хорватии и Албании) оказались в сфере влияния Константинополя. Однажды в Галлии произошел синод, собранный Иларием, епископом Арля, где епископ Келидоний был смещен со своего поста за нарушение канонов. Келидоний обратился с жалобой в Рим, из-за чего Иларию надлежало лично предстать перед папой, то есть совершить путешествие, которое не было безопасным и в лучшие времена, а в 440-х годах, в связи с тем, что на дорогах легко было наткнуться на варваров, стало смертельно опасным. Появление Илария не удовлетворило папу Льва. Он вернул Келидония на прежний пост, ограничив власть Илария, и продолжал вмешиваться в дела этой провинции. Фактически он вел себя так, как могущественный римский император мог бы вести себя с упрямой провинцией или как вели себя властные папы Средневековья[105].
Но какой бы властью папы ни обладали в Италии и в частях Галлии, жители большей части территорий былой Римской империи понимали, что с точки зрения демографии и культуры центр влияния смещается в восточном направлении. Сам Рим уже перестал быть несокрушимым оплотом цивилизации и оказался уязвимым сторожевым постом на западных границах империи. Население города уменьшалось: в IV веке в Риме обитало около 800 тысяч жителей, к 450 году – около 350 тысяч, а в 350-х их всего осталось около 60 тысяч[106].
Политические катаклизмы оставили неизгладимый отпечаток на культурной жизни. В 330 году центральная ось Римской империи находилась на линии, соединявшей Рим и Карфаген, а к 430-му она сместилась на восток и скорее лежала на линии между Константинополем и Александрией. Такого рода новая геополитическая ситуация была знакома Геродоту, жившему на девять столетий раньше, или Александру Великому. А в восточном мире в основном говорили на греческом. Разумеется, это был древнейший язык христианского мышления и литературы, который оставался главным языком церкви и после обращения империи. Поскольку центр тяжести империи сместился на восток, греческий постепенно стал и языком политики. Через какое-то время «римским языком» стали называть именно греческий, а не латынь.
Соответственно, латынь, которая некогда была великой объединяющей силой римского мира, стала терять свое былое значение. Теперь барьер языка отделял Рим от богословских споров Восточного Средиземноморья. Уже на соборах V века римские участники прибегали к услугам переводчиков, а папа Лев совершенно не знал греческого. Через восемнадцать месяцев после завершения Халкидонского собора он умолял дать ему латинский перевод его документов, говоря: «У нас нет точных сведений о деяниях собора… из-за различия в языках». Если бы они знали греческий, представители папы не осмелились бы ссылаться на подложные правила Никейского собора о первенстве Рима. Таким образом, римские клирики, мягко говоря, плохо представляли себе те богословские тонкости, о которых спорили антиохийцы или александрийцы. Когда восточные епископы настойчиво приглашали представителей папы на соборы, они делали это не потому, что западные христиане могут внести ценный вклад в богословие, но ради уважения к Риму и Петру[107].
Когда восточные епископы настойчиво приглашали представителей папы на соборы, они делали это не потому, что западные христиане могут внести ценный
В свою очередь, труды латинских богословов были не слишком популярны на Востоке, где шли все эти интеллектуальные баталии. Запад считает, что начало V века было великой эпохой мысли благодаря трудам Блаженного Августина, но на протяжении нескольких веков его тексты практически никак не влияли на интеллектуальный мир говорящего по-гречески Востока. Даже труд «О граде Божием» не был известен грекоязычным современникам Августина. На Востоке также никто ничего не знал о живой христианской культуре тогдашней Галлии или об отважном епископе-миссионере, трудившемся в то время, который остался в памяти Запада как Патрик Ирландский. И напротив, малозначительные греческие памфлеты и эпиграммы быстро распространялись по всему эллинистическому миру, от Ливии до Месопотамии, и их широко обсуждали вскоре после их появления[108].
Церковь Рима оказалась в стороне от центра церковной политики и по другой причине. Все соборы, определившие характер церкви, начиная с IV века собирались в Восточной империи, обычно сравнительно неподалеку от Константинополя. Из семи первых великих соборов, признанных всей церковью, три проходили в самом Константинополе (381, 553, 680), два в Никее (325, 787), один в Халкидоне (451) и один в Эфесе (431). Спорный собор 449 года также прошел в Эфесе. Из всех этих мест самым удаленным от столицы был Эфес: примерно в 400 километрах от Константинополя. Эти места были удобны для придворных и для важнейших иерархов церкви. Из-за удаленности от нового центра церковной жизни папы могли только лишь реагировать на давно принятые решения, но не были в состоянии влиять на их принятие.
Рим был всего лишь одним из четырех или пяти важнейших участников борьбы за власть – причем отнюдь не самым сильным. Никто не знал, как долго Рим будет претендовать на первенство, которое уже начинало казаться анахронизмом. Папы использовали все свои скудные средства, чтобы сохранить власть. Им приходилось использовать соперничество церквей между собой и вступать в альянсы с другими центрами в борьбе за общие интересы. Но более всего они использовали другие важнейшие карты – память о Петре и апостольскую традицию, которая была залогом верности Рима ортодоксии.
Александрийские фараоны
Если Рим отчаянно сражался с угрозой заката своей былой славы, церковь Александрии думала о том, не слишком ли она сдержанна в своих амбициях. В течение тридцати лет александрийский патриарх Кирилл решительно вмешивался во все богословские дебаты, а после его смерти в 444 году преемники энергично продолжали эту традицию. Они вели себя так активно и так шумно, что могло показаться, как будто именно Александрия была столицей христианского мира, а ее патриархи – верховными правителями всей церкви. В те годы патриархи отстаивали не только вопросы веры, но и интересы своего региона, и их политическая власть опиралась на шумную толпу сторонников и вооруженную свиту. И если недовольные современники говорили, что патриархи ведут себя как фараоны или эллинистические боги-цари, у них были все основания для такого сравнения[109].
Александрийская церковь считала себя наследницей ряда великих людей, первым из которых был евангелист Марк, но мы мало что знаем о древних ортодоксальных епископах до времен знаменитого богослова и философа Климента Александрийского (около 190 года). Возможно, отсутствие этих сведений объясняется редакторской работой позднейших церковных историков. Церковь Александрии действительно существовала с апостольских времен, но по большей части ее деятели, согласно позднейшим стандартам, принадлежали к явным еретикам, которые опирались на языческую философию и на иудаизм. Египет был родиной самых знаменитых древних гностиков Василида и Валентина и, возможно, других; до времен Климента ни один из христиан, не принадлежащий к гностикам, не пользовался той же славой в Александрии, что эти еретики. Лишь позднее, когда ортодоксальные христиане, не склонные к гностицизму, укрепили здесь свои позиции, они почувствовали потребность создать достойную родословную своей церкви – список подходящих ортодоксальных епископов[110].
Александрийские богословы обычно превозносили Христа как сверхъестественное существо. Тот факт, что все самые древние христианские манускрипты были найдены именно в Египте, можно объяснить тем, что древние документы лучше сохранялись в сухом климате, однако многие знаменитые тексты, канонические или еретические, вероятно, были созданы именно в этом месте взрывоопасного смешения
