«Итак, у нас уже четыре разные версии», — подумала я.
— А тебе не было страшно?
— Да нет, не особенно, — сказал Крис. — Он мне вообще-то понравился.
— Он приходит каждую ночь?
— Да, — кивнул Крис. — Я каждый раз спрашиваю, что ему нужно, а он вроде бы собирается сказать — но не говорит.
Ветрено было и среди домов — кремовых домов, розовых домов, высоких серых домов со скрипевшими на ветру вывесками «Полупансион», — и песок все стелился по мостовой, словно потоки воды.
Утром в городе было шаром покати, но тут мы стали везде натыкаться на разных миссис Ктототам. Первой мы увидели Бениту Уоллинс, она вытряхивала коврик на крыльце очередного «Полупансиона» — пуфф, пуфф.
— Привет, мои дорогие! — прокричала она.
Потом появилась Коринна Уэст — она вышла из-за угла с корзиной для покупок, еще через улицу — Сельма Тидмарш с шарфом на голове, а потом, за следующим углом, Энн Хэвершем с собачкой. И каждый раз: «Здравствуйте, как поживаете? Как здоровье вашей тетушки?»
— Этак тетушка Мария запросто сможет проследить наш маршрут, — заметила я. — Ну или Элейн. Сколько их еще осталось?
— Девять, — ответил Крис. — Она рассказывает про тринадцать миссис Ктототам. Я вчера, пока она болтала, читал книжку и считал про себя.
— Только если считать мисс Фелпс и Лавинию, — уточнила я. — А что ей сказала мисс Фелпс, что она так злится? Она тебе не говорила?
— Нет. Наверное, «Хватит долдонить, тоска берет», — отозвался Крис. — Слушай, давай сядем на автобус и уедем отсюда, а?
Оказалось, автобусы не будут ходить еще целый месяц. Мы пошли на вокзал и спросили там. Носильщик в огромных резиновых сапогах сказал нам, что сейчас не сезон, но можно сесть на поезд до узловой станции Айтам, и тут выяснилось, что у нас не хватит денег на билеты. И мы пошли по тропинке, которая начиналась у стоянки возле вокзала, через бурые вспаханные поля к лесу.
— По-моему, на следующий день после этого я заметил, какой грязный у него плащ, — сказал Крис, глядя на вспаханную землю. Вот так он и говорил про призрака — по капельке. — А светится, похоже, он сам. Я поставил эксперимент. Вчера пошел спать без свечки — вообще ничего видно не было, еле кровать разглядел.
— Ты что, каждый раз просыпаешься? — спросила я.
— Первые две ночи — да. Вчера решил не спать, хотел застать, как он появляется. — Крис зевнул. — Слышал, как пробило три, а потом, наверное, отрубился. И тут раз — и он уже здесь, а примерно когда он стал исчезать, пробило четыре.
Ланч мы устроили в лесу. Там было хорошо — много невысоких деревцев, и все наклонились в одну сторону из-за ветра с моря. Их всю жизнь так гнуло, что теперь у них у всех стволы одинаково скрюченные. От этого лес выглядит будто шествие гоблинов, и стоит углубиться в эти гоблинские деревца, как открытые поля вокруг уже не видны. Поэтому мы едва не заблудились.
— Что он ищет, этот призрак? — спросила я.
Точно помню, это было за ланчем, — когда я говорила, то слышала, как скрипят скрюченные деревца, — и еще помню опавшие листья под коленями, холодные и чистые, словно звериный нос.
— А мне, думаешь, не интересно? — сказал Крис. — Я все книжки перерыл на этом стеллаже. Вынимал, глядел за них — вдруг у призрака не хватает сил их передвигать? — но ничего там нету, только стенка.
— Может, это книга? — предположила я. — Там нет книжек под названием «Знаменитые привидения» или «Кренберийские мертвецы» — чтобы можно было догадаться, кто он такой?
— Куда там! — махнул рукой Крис. — Собрание сочинений Бальзака, собрание сочинений Вальтера Скотта, сборник Рескина и полное собрание сочинений Джозефа Конрада. — Он немного подумал, а деревья немного поскрипели, и потом сказал: — По-моему, призрак насылает на меня страшные сны, только я их потом не помню.
— А еще говоришь, он тебе нравится! — закричала я, вздрогнув.
— Он же не виноват, что они мне снятся, — сказал Крис. — Видела бы ты его — сама бы поняла. Пожалела бы его. Это же ты у нас добренькая, а не я.
Мне и так уже жалко призрака — не лежится ему, бедному, потому что он что-то потерял и приходится каждую ночь вставать из могилы и идти искать. Вот мне и стало интересно, давно ли это с ним. Я спросила Криса, не догадался ли он по одежде призрака, когда именно тот умер, но Крис ответил, что не сумел ее толком рассмотреть.
К этому времени от скрипа деревьев меня уже колотило. Ланч мне было все равно не осилить — вечно мама кладет слишком много. Крис сказал, что даже под дулом пистолета не будет таскать с собой пакет с недоеденным пирогом со свининой, а я вообще терпеть не могу полиэтиленовые пакеты. Поэтому Крис запихнул кусок кекса в карман на потом, а пакет мы затолкали между скрюченных корней ближайшего деревца. Мы — враги окружающей среды, вот кто мы такие. В лесу было как-то удивительно воздушно и прозрачно и стоял по-весеннему мшистый запах. Деревья казались еще прозрачнее оттого, что на гнутых ветках совсем не было листьев, только-только почки проклюнулись. Нам обоим было стыдно за брошенный пакет, вот мы и шутили шуточки по этому поводу. Крис сказал — какой-нибудь прохожий барсук еще скажет нам спасибо за пирог со свининой.
Вот тогда-то мы и заблудились. Лес шел то круто вверх, то круто вниз. Ни полей, ни даже моря видно не было, и мы не понимали, где очутились, пока я не сообразила, что ветер всегда дует на берег. Значит, если мы хотим вернуться в Кренбери, надо встать лицом к ветру. Если бы мы этого не сделали, то плутали бы до утра. Я сказала — это колдовской лес и он хочет заманить нас в чащобу на веки вечные. Крис сказал: «Ерунда!» Только, думаю, он тоже здорово напугался: лес был просто жутко пустой и скрюченный.
В общем, по-моему, мы сделали вот что: прошли по всей долине за Кренбери, а потом вдоль холма по другую сторону. Когда мы наконец спустились по крутому склону и увидели внизу Кренбери, то оказались прямо напротив Кренберийского утеса, а сам город был похож на скопление кукольных домиков, выстроившихся полукругом вдоль берега туманного серого пустого моря.
Я подумала, что отсюда город выглядит очень даже симпатично. Крис заметил:
— А как мы, интересно, рельсы-то перешли?! Железная дорога тянется ровнехонько поперек долины!
Как — понятия не имею, но перешли же. Рельсы тоже было видно внизу. Последний большой дом в Кренбери, полускрытый за тем самым холмом, где мы стояли, был у самой железной дороги. Мы решили, пусть он будет ориентиром, и пошли прямо на него. К этому времени понемногу надвигался вечер — еще не темнело, а как будто тихонько тускнело, и все сделалось блеклое и зябкое. Я уговаривала себя, что именно поэтому мне стало так странно. Сначала на крутом склоне было поле, поросшее очень мокрой травой. Ветер стих. Большой дом стоял среди деревьев, но мы подумали, что за ним должна быть дорога, поэтому взобрались на круглый бугорок у подножия холма с полем посмотреть, где она, эта дорога. Бугорок весь порос низкими кустами с длинными упругими ветками, на них набухли большие блеклые почки, и там повсюду вились узенькие протоптанные тропки. Помню, я еще подумала — там хорошо играть. Похоже, на бугорке и правда играли дети. Потом мы забрались на вершину и увидели этих детей.
Они гуляли в саду возле большого дома. Это было скучное здание из красного кирпича — такими часто строят школы. Сад, в который мы заглядывали сверху через ограду, тоже был по-школьному скучный — одна трава и круглые клумбы с вечнозелеными кустами. В саду и гуляли дети — очень тихо и степенно. Это было противоестественно. Ну то есть, разве могут сорок детей вообще не шуметь? Те, которые играли, ни разу даже не крикнули. Большинство детей просто ходили по саду шеренгами по четыре-пять. Если девочки — за ручку. Если мальчики — просто маршировали рядом. И все выглядели одинаково. На самом деле они были вовсе не одинаковые. Все девочки — в разных клетчатых платьицах, у всех мальчиков — свитера разных цветов. У некоторых были светлые волосы, у кого-то — темные, четверо-пятеро детишек чернокожие. И лица тоже различались. И тем не менее они были одинаковые — я понятно объясняю? Они все одинаково двигались с одинаковым выражением на разных лицах. Мы глядели на них. В полной
