Фелпса, ясно оставшиеся без внимания.
— Ну вот, у него опять помрачение, — заметила я.
В дверь позвонили. Мы услышали, как мисс Фелпс шаркает открывать. Теперь я понимала, почему мисс Фелпс сказала: «А, я так и думала, что вы вернетесь». Вот уж не знала, что блею, будто овца. Потом шаги наших прежних ипостасей прошуршали в гостиную. Очень скоро я-прежняя снова пробежала по коридору, и мой голос проблеял: «Мистер Фе-елпс!» Все это время из ванной доносились жуткие вопли и всплески — не понимаю, как мы не услышали их в первый раз.
Едва мистер Фелпс спустился по лестнице, мама бросилась к двери.
— Его нельзя оставлять одного! — сказала она. И помчалась наверх, а я помчалась следом, шепча: «Мама, мама, мы не у себя дома!» — и пытаясь ее унять.
Вообще-то у Энтони Грина все было совсем неплохо. Он сидел по шею в ванне — борода у него плавала в пене — и лепил из этой пены разные разности. Когда мы вошли, он улыбнулся своей длинной улыбкой, извлек из-под воды костлявую руку и коснулся ближайшей пузырчатой горки. Тут вся пена разом окрасилась в блеклые туманные цвета. Вдруг стало видно, что это холмы и поля — и на холмах стоят замки, а в долинах — кучки домиков. Совсем как бывает, когда видишь пейзажи в смятом одеяле.
Мама сказала:
— Вот это да! Очень красиво.
Я сказала:
— Вам пора вылезать. У вас вся кожа сморщилась.
Тут вернулся мистер Фелпс и был страшно шокирован, застав в ванной дам. Он выгнал нас на лестничную площадку и захлопнул дверь. После чего снова принялся выкрикивать отрывистые команды.
— Зря это он. Так его не заставишь слушаться, — сказала мама, прижавшись ухом к двери. — Пустил бы лучше меня.
— По-моему, вообще нельзя никого заставлять слушаться, — сказала я.
— Да, но он же обращается с Энтони будто с ребенком! — воскликнула мама: она пропустила мои слова мимо ушей.
Я мрачно облокотилась о перила и стала думать, удастся ли мне когда-нибудь превратить Криса обратно в человека, если Энтони Грин, судя по всему, спятил, но тут мистер Фелпс распахнул дверь ванной и сказал:
— Кто-нибудь из вас умеет стричь? Мне он не позволяет.
— Попробуем, — ответила мама.
Энтони Грин сидел на пробковой табуретке, и вид у него был ниже шеи нормальный, а выше — еще нет. Ниже шеи он был в приличных светло-коричневых брюках и свитере, а голова могла бы принадлежать пирату, потерпевшему крушение. Он глядел на себя в зеркало над раковиной.
— Бен Ганн, — сказал он.
— Робинзон Крузо, — сказала я.
Он посмотрел на нас с длинной вопросительной улыбкой.
— Вот я какой, — произнес он. — Могу ли я измениться?
— Вы уже изменили сами себя, пока танцевали вокруг Кренбери, — ответила я.
— Ш-ш, девочка, — вмешался мистер Фелпс.
Он все пытался не дать мне говорить о подобных вещах. Шикал каждый раз, стоило мне упомянуть о бугре или о безумствах, которые учинил Энтони Грин, — а сам Энтони Грин не возражал, и мама меня не останавливала.
— Надо бы состричь бороду, — сказал он, глядя в зеркало.
— Хорошо бы, — ответила я. — Она ужасная.
— А волосы? — спросил он.
— Конечно, — сказали мы с мамой.
— Тогда, Нат, не найдется ли у вас ножниц? — спросил Энтони Грин.
Мистер Фелпс завел глаза к потолку и вытащил ножницы из кармана халата. И протянул их маме, но мама замахала на него руками — пусть, мол, отдаст Энтони Грину. Мистер Фелпс поднял брови, однако все-таки вложил ножницы в бледную изможденную руку Энтони Грина. Энтони Грин несколько секунд смотрел на них с сомнением, а потом сказал:
— По правде говоря, буду признателен, если мне немного помогут.
И мама подстригла ему бороду и волосы. После этого он, прямо скажем, похорошел. Я решила, что под землей волосы у него выцвели — у корней они оказались гораздо темнее. А может, он сам сделал так, чтобы они стали темнее. После этого он стал совсем похож на себя и сказал, мол, теперь надо побриться. Тогда мы стали суетиться в поисках бритвенных принадлежностей мистера Фелпса. В разгар суеты мне пришло в голову, что мы попросту сменили заботы о тетушке Марии на заботы об Энтони Грине. Я так и сказала маме — на ухо, конечно.
— Мидж, это несправедливо! — возмутилась мама. — Разве можно сравнивать! Нельзя же ожидать, чтобы человек, который был погребен заживо, пришел в себя за каких-то полдня!
— По-моему, он никогда не придет в себя, — сказала я. — Как нам теперь вернуть Криса, скажи, пожалуйста?
Мы неосмотрительно шептались обо всем этом прямо на пороге ванной. Когда я это сказала, мы обе сообразили, что Энтони Грин наверняка все слышал. Он смотрел на нас, занеся бритву, и поллица у него было вымазано белым кремом. Мы виновато посмотрели на него в ответ.
— Две черные кошечки! — сказал Энтони Грин. — Так я и знал, что уже видел вас где-то еще до сна! Вы хотели меня предостеречь, да?
Я сказала:
— Да. И это из-за нас вы оказались под бугром: мы бросились вам под ноги и вы споткнулись.
Мистер Фелпс сновал туда-сюда и резкими движениями собирал все до единого клочья волос Энтони Грина — мне кажется, это был такой ритуал, — и, конечно, зашикал на меня. Но я не обратила на шиканье внимания и сказала:
— Если бы мы этого не сделали, вы бы поняли, что замышляет Наоми, и отказались?
— Нет, едва ли, — ответил Энтони Грин. — Не мучайтесь, вы не виноваты.
Он снова повернулся к зеркалу и стал бриться. Остальное он рассказывал урывками — пока ополаскивал бритву или поворачивался перед зеркалом и проверял, чисто ли он отскоблил щеки.
— К сожалению, я рвался это сделать со всей пылкостью влюбленного. И дело не только в том, как повела себя Наоми. Я хотел силой сделать ее достойной моего доверия, а ведь подлинное доверие не требует доказательств. Я это понял… — Чтобы сказать это, он перестал скрести верхнюю губу под своим забавным крючковатым носом. — Несколько долгих месяцев спустя.
— Но ведь вы в самом деле любили Наоми, — сказала я, — а она, к сожалению…
— Ш-ш! — вмешался мистер Фелпс.
— Умерла, — договорил за меня Энтони Грин вполне спокойно, поднял голову и поскреб под подбородком. — Конечно, ее нет в живых, иначе я не вышел бы на волю. Я почти сразу понял, что она за человек. Когда прошел час, а она меня так и не выпустила. Но ее мать жива, верно?
— Да! — гневно взорвался мистер Фелпс.
— Однако случилось еще кое-что, — сказал Энтони Грин.
Он говорил — и у меня возникло чувство, что с каждым словом он становится все разумнее и разумнее. Может быть, ему было полезно видеть, как из-под пены для бритья проступает его собственное лицо. Лицо было не из обычных и к тому же ужасно худое, но никак не лицо безумца, брошенного на необитаемом острове, и не шутовское лицо призрака. Оно было чем-то средним между ними — и еще лицом того молодого человека, который нагнулся и протянул ко мне руку, когда я была котенком.
— Некоторое время назад я откуда-то получил немного силы, — продолжил он. — К этому времени я уже почти сдался. А тут вдруг снова смог и отправлять проекции, и видеть сны, и путешествовать во времени.
Мистер Фелпс многозначительно покосился на меня.
— А, — сказала я. — Это из-за меня. Я открыла зеленую шкатулку, и оттуда много вылетело.
