этому научишься. Жаль, тебя не было здесь во время моей долгой беседы с бедняжкой Зоей Грин. Я была тогда на высоте.
Я вытаращилась на нее. Просто ушам своим не верила.
— Да, дорогая, да. Ты все понимаешь, — сказала тетушка Мария. — В тебе заключена сила. Она покинула бедную Наоми, когда мужчины совершили эту ужасную ошибку. Думаю, сегодня утром ты впитала эту силу. Да, ты все понимаешь, дорогая.
Ужас, подумала я. Чтобы вызволить Энтони Грина, мне пришлось стать одной из них. Как же я сразу не сообразила?
— Ты, наверное, устала, дорогая, — сказала тетушка Мария.
Я действительно очень устала. И мгновенно заснула. Что было потом, не знаю, — только на следующее утро я проснулась в приюте.
Это была серая комнатка с одним серым оконцем, выходившим на туманный лес. Разбудил меня рев экскаваторов, которые начали разравнивать остатки бугра. По шуму я сразу поняла, где очутилась. Даже если бы я не слышала экскаваторов, то поняла бы и по запаху — пахло как в школе, только гуще и холоднее. Я подскочила. Первое, что я увидела, — это собственную заплесневелую тетрадь, лежавшую на серой тумбочке у кровати, а рядом — ручку. «История принцесс-двойняшек». Я схватила ее и открыла — и обнаружила записку тетушки Марии под названием на титульном листе. Почерк у нее тоже был приторный и плюшевый. По всей видимости, тетушка Мария считала, будто от этой записки я стану сокрушаться и каяться. Ну уж нет! Чары с меня спали. Наверное, если я должна была превратиться в ее следующую Наоми, мне полагалась свободная воля. Я подошла к двери и подергала за ручку.
Дверь оказалась не заперта. Я выскочила в коридор и лицом к лицу столкнулась с Филлис Форбс. На ее румяном личике школьницы читалось явное раздражение.
— Звонка не слышала, что ли? — сказала она. — Вставай, лентяйка! Завтрак скоро кончится!
— С какой стати? — возмутилась я. — Я здесь не живу!
— Теперь — живешь, — сказала она. — Одевайся или останешься голодной!
Есть я хотела. Одежда лежала на стуле. Я вернулась в комнату и оделась, а Филлис Форбс стояла у меня над душой. Она меня бесила. А к концу завтрака она взбесила меня еще сильнее.
Сироты были внизу, сидели в длинной серой комнате, тихо ели мюсли и запивали их водянистым молоком из одноразовых стаканчиков. Филлис Форбс пихнула меня на скамейку у ближайшего длинного стола и сердито удалилась. Сироты разом посмотрели на меня с абсолютно одинаковым серьезным клонским выражением. Я была тут самая старшая. И от этого почувствовала себя совсем лишней.
— Хватит сидеть! Делайте что-нибудь! — крикнула я им. — Вы же наглотались вещества из зеленой шкатулки. Неужели ничего не изменилось?
А они все смотрели на меня, а потом одновременно перевели взгляд на Зенобию Бейли. Она тоже была в белом халате, как и Филлис Форбс. Подбежала ко мне, цокая каблуками, и со стуком поставила передо мной на стол миску мюсли.
— Молоко в кувшине, — сказала она. — Ложки вон там, в лотке.
— Вы тут работаете? — спросила я.
— Я безвозмездно уделяю сиротам три утра в неделю, — ответила она. С большим достоинством.
Мне стало интересно, узнала она меня или нет.
— Какая щедрость, — сказала я. — А тут что, кормят одними мюсли? Терпеть не могу мюсли. Они похожи на мышиные какашки.
— Ешь, — велела она. — Они полезные.
— Не буду. Меня вырвет, — отчеканила я. — Сухая корка и то лучше.
Зенобия Бейли вздохнула.
— Филлис! — крикнула она усталым голосом. — Тут одна упирается.
Из глубины серой комнаты на меня надвинулась сердитая Филлис Форбс.
— А, само собой, — сказала она. — Эта у нас с претензиями. Слишком много о себе воображает. Будешь есть, как хорошая девочка? — спросила она у меня.
— Нет, — ответила я. — Терпеть не могу мюсли.
— Придется тебе съесть все до крошки, — сказала она с легким подобием улыбки.
И мне почему-то пришлось. Я совала в рот полные ложки колючей серой массы, и давилась ею, и опять зачерпывала ложкой, и изюм казался мне даже больше похожим на дохлых синих мух, чем обычно, но есть все равно пришлось. С моими чувствами Филлис Форбс ничего не сделала. Она просто запихнула их во что-то вроде прозрачного мешка, и там они бились и бурлили, а я не могла до них обраться. Мне надо было послушно сидеть за столом и есть мюсли.
Когда я все доела, Филлис Форбс хлопнула в ладоши.
— Дети, идемте, — крикнула она. — Активные занятия.
Все сироты послушно встали и строем зашагали из серой комнаты, а Филлис Форбс стояла у стены, скрестив руки на груди. Выходит, Элейн у тетушки Марии не единственная полицейская надзирательница, подумала я. Встала и подошла к ней.
— Что такое активные занятия? — спросила я. Потом рыгнула с запахом мюсли и подумала, что меня сейчас вырвет.
Она зло улыбнулась мне.
— Мальчики занимаются гимнастикой, — сказала она. — Девочки — танцами. Тренируют мускулатуру.
— Я хочу заниматься гимнастикой, — заявила я.
— А будешь — танцами, — сказала она. — Так полагается воспитанным девочкам. Тебе туда.
Я уже понимала, что она может меня заставить, поэтому пошла, куда она показала, но с мятежным видом — насколько осмелилась.
Танцевальные занятия происходили в пустой комнате, а девочки-сироты выстроились по стенам. Миссис Ктототам по имени Энн Хэвершем сидела за пианино в углу.
— Все здесь? — крикнула она.
Я подошла к ней.
— Вы тоже безвозмездно уделяете сиротам три утра в неделю? — спросила я.
— Нет, я здесь каждый день, дорогая, — ответила она. — Встань к остальным.
— Тогда потребуйте зарплату, — сказала я. — Иначе это рабство.
Она не обратила на меня внимания и крикнула:
— А теперь мы все станем феечками!
И заиграла легкомысленный фейный мотивчик. Я отошла в сторонку, встала у дальней стены и начала смотреть, как девочки-сироты семенят маленькими шажками, размахивая руками.
Филлис Форбс снова улыбнулась мне мерзкой улыбочкой.
Я обнаружила, что тоже вынуждена танцевать. Мои чувства снова засунули в полиэтиленовый мешок. Тяжелая и нелепая, я бежала, размахивала руками и скакала в такт фейному мотивчику. По сравнению с другими девочками я была огромная. Я злилась все больше и больше — но мои чувства были спрятаны в прочный полиэтиленовый мешок, поэтому я ничего не могла, только пухла изнутри. Я понимала, каково было Крису, когда он говорил гадости тетушке Марии. Когда все мы стали размахивать руками с тошнотворной грацией, мюсли растопырились у меня в животе большим серым комом, и мне стало еще хуже. А ведь Энтони Грин тоже плясал, подумала я. Чтобы выразить свои чувства.
Тут мне пришло в голову, что ведь я полна веществом из зеленой шкатулки — во мне его гораздо больше, чем в сиротах, — а еще впитала силу, которую тетушка Мария дала Наоми, хотя сама я этого и не заметила. Значит, у меня хватит сил — хоть на что-нибудь. Я вся напряглась. И полиэтиленовый мешок лопнул, и я заплясала, словно Энтони Грин, заскакала и закружилась, вскидывая ноги и подняв руки над головой. Это было чудесно. Сироты замерли на месте и уставились на меня.
Музыка смолкла. Через всю комнату ко мне метнулась Филлис Форбс и схватила меня за руку. Больно.
— Злая, неблагодарная, недостойная девчонка! — сказала она. — Теперь тебя накажут!
Я попыталась взглядом выразить, что я ей достойная противница. Но она больно стиснула мне руку, и у меня ничего не получилось.
