Энтони Грин кивнул, и его большой рот растянулся в хитрой усмешке.
— Она считает, будто по-прежнему живет в Кренбери и все идет как обычно.
— Ой, а не может быть такого, что история про Кренбери начнется заново — ну, у нее в голове? — спросила я. — А все мы станем плодами ее воображения и нам придется все делать по ее велению?
Мама была сражена наповал. Для нее это было все равно что рассуждения про путешествия во времени. Энтони Грин снова кивнул.
— Вынужден рискнуть, — сказал он.
— А все-таки что за вещество было в зеленой шкатулке? — спросила я.
— Ты знаешь, — протянул он, — это непросто объяснить. — Нет, я не знала, поэтому он продолжил: — В общем, у всех и так немножко есть. Именно поэтому Крис понял, чего хочет моя проекция, а твоя мама поняла, что я погребен заживо.
— Ой, — сказала я. И вдруг не сдержалась и взвыла. Все уставились на меня, кроме Джорджа, который отвернулся с мистер-фелпсовским видом. — Я не гений! — стонала я. — А раньше думала, гений, а теперь — я же знаю, в шкатулке был эликсир гениальности, а мне его не досталось, а то бы я тоже поняла вашего призрака! Дело в силе мысли, правда?
Крис тоже застонал и заохал — передразнивал меня. Ну и пожалуйста. Он-то в своей гениальности не сомневается.
Мама сказала:
— Мидж, не дури!
— Она не дурит, — сказал Энтони Грин. — Ты ведь не видела, чтобы у моей проекции двигались губы? — спросил он меня. Я замотала головой, хлюпая носом во все стороны. — А когда кто-то говорит, ждешь, что губы у него будут двигаться, — сказал он. — И не видишь происходящее на самом деле, поскольку тебе мешает то, что ожидаешь увидеть. Вот и все. — И пресек мои попытки зарыдать громче прежнего, добавив: — Зато теперь ожидания будут тебя обманывать уже не так часто. Те, кто сразу все понял, в другой раз могут и обмануться, а ты — нет.
Тут Джордж сменил тему разговора:
— У тебя-то самого этой штуки пруд пруди, Энтони. Мне всегда казалось, что ты обойдешься и без зеленой шкатулки.
— Посмотрим. — Энтони Грин задумчиво провел руками вдоль бортов.
Там, где прошли его руки, белая пластмассовая обшивка лодки вдруг засверкала разноцветными огнями. Будто ее утыкали осколками цветного стекла. Энтони Грин внимательно посмотрел на нее.
— По большей части бриллианты, — сказал он. — Изумруды, рубины, сапфиры и все такое прочее. — Он посмотрел Джорджу в глаза. — Я тебя не дурачу. У меня же это двадцать лет внутри копилось, Джордж.
— А ну убери, чтоб тебя приподняло да шлепнуло! — закричал Джордж. — Зачем мне, трам-тара-рам, корона какая-то вместо катера… пардон, мадам, — добавил он ради мамы.
Энтони Грин еще раз провел руками вдоль бортов и со стуком ссыпал две горсти камней на зеленое плесневелое дно катера.
— Так лучше?
Джордж нагнул голову в шляпе и угрюмо уставился на драгоценности.
— Слушай, может, превратишь их в жемчуг? — попросил он. — Жемчуг, понимаешь, ясно откуда берется, да и продать легче.
Тогда Энтони Грин снова просеял камни сквозь пальцы — и они посыпались на дно, словно горошины, только беловатые, розоватые и сливочно-переливчатые (вот это эпитет! Только гений мог его придумать!). Мы оставили Джорджа сортировать их по размеру, а сами высадились и пошли вдоль моря к дому тетушки Марии. Энтони Грин пошел с нами, чему я немного удивилась, а по дороге мы встретили Фелпсов. Мисс Фелпс была очень бодра, а у мистера Фелпса вид был настрадавшийся.
— Жаль, что вы не можете остаться, — деревянным голосом сказал он.
Мы двинулись по улице все вместе. Очень удачно, что у дома тетушки Марии нет пристройки для гаража, как у дома Фелпсов напротив, иначе пропала бы мамина развалюха-машина. Дома тетушки Марии больше не было. И никакого просвета на его месте. Дом Элейн стал соседним с домом по другую сторону от тетушки Марии. Машина стояла у тротуара между ними.
— Ничего себе! — воскликнула мама, подумав про нашу одежду, которая, видимо, пропала навсегда.
— Кое-что самое важное мне удалось спасти, — сказала мисс Фелпс.
Да, в некотором смысле, удалось. На капоте машины лежало нежно-зеленое мамино вязанье, а еще — гитара Криса и его священные учебники. Мой драгоценный дневник с замочком съехал с капота и шлепнулся на тротуар, когда с вязанья соскочила перепуганная серая кошка и бросилась к нам с громким мявом, требуя помощи и утешения.
— Лавиния! — воскликнула мама. — А я о ней начисто забыла!
Лавиния тут же плюхнулась на спину на тротуар и замахала лапами в воздухе. Энтони Грин сказал — очень устало:
— Надо и ей заняться.
Он присел на корточки и положил руку Лавинии на пузо. Та с черной неблагодарностью вонзила в него все когти на передних лапах и замолотила по его руке задними. Потом запищала и примерилась его укусить. К тому времени, как Энтони Грин заставил серую кошку расплыться и вытянуться в фигуру женщины, рука у него была исцарапана даже сильнее, чем щека мистера Фелпса. Да и сил это отняло много. Стоило Энтони Грину перевести дух, Лавиния съеживалась обратно в пушистую серую кошку.
Наконец он добился, чтобы ее голова стала похожа на голову старушки с плоским круглым лицом и растрепанными седыми волосами.
— Вы не хотите превращаться? — спросил он у старушки.
— Нет! — ответила Лавиния. — Дайте мне побыть кошкой. Прошу вас. Такой покой!
Энтони Грин посмотрел на нас снизу вверх. Мама сказала:
— Наверное, тетушка все нервы ей вымотала.
Крис добавил:
— Бегать по ночам было здорово.
— Мне ужасно понравилось быть кошкой, — сказала я. — Если хочет, пусть будет.
Тогда Энтони Грин отнял руку, и Лавиния с радостью скукожилась обратно в кошку.
— Бедная женщина, у нее совсем не было мозгов, — произнесла мисс Фелпс, когда я поцеловала ее на прощание — ведь она спасла мой дневник. Что бы ни говорила мама, мисс Фелпс спасла самое необходимое.
Мама, естественно, взяла Лавинию с нами в Лондон. Теперь Лавиния обожает маму и бегает за ней будто пришитая. Мы с Крисом относимся к ней со всем презрением, какого заслуживает кошка-полотенце, но мне кажется, Лавиния скрашивает маме те дни, когда Энтони Грин где-то пропадает. Энтони Грин попросил нас подбросить его в Лондон. А потом взял и исчез. Сказал, не может долго находиться под крышей.
У него вообще не все ладится. Постоянно появляется снова, иногда усталый и помятый, иногда обычный, а один раз — невозможно элегантный: сказал, что прилетел из Нью-Йорка на «конкорде». И все время говорит со всеми нами — и говорит, и говорит. Еще у него беда: Зоя Грин, оказывается, покончила с собой в то утро, когда срыли бугор. Энтони покорился судьбе, поскольку считал, будто провел под землей лет сто, и свыкся с мыслью, что больше никогда не увидит мать. Но он все время думает о том — ведь в Кренбери все было устроено до ужаса причудливо, — не отдала ли она свою жизнь за его.
Я говорила ему — глупо тратить на это время и силы. Если бы мы встретили ее раньше — ну или позже, — в общем, после путешествия во времени, — то могли бы показать ей, что он жив. И вообще я не понимаю, неужели Зоя Грин умудрилась не заметить его, когда он отплясывал по всему городу? Но все равно я рада, что, когда пропадали мы с Крисом, мама не повредилась в уме, как Зоя Грин.
Еще Энтони Грину трудно приспособиться к тому, что он пропустил двадцать лет. Он говорит, все словно скакнуло вперед, и постоянно ходит на разные курсы и лекции. Когда он приезжает к нам, то припадает к телику, будто это обучающая машина. Но самая главная его трудность — ему постоянно снится,
