Кливленд,1977
Пролог
Быть может, где-то в древних слоях лежат ископаемые кости обезьяны, больше похожей на человека, или человека, больше похожего на обезьяну, чем все, что до сих пор известно науке, и ждут своего еще не родившегося исследователя?
Тридцатого ноября 1974 года я проснулся, как обычно просыпаюсь в экспедиции, — на рассвете. Я находился в Эфиопии, в палаточном лагере на берегу илистой речушки Аваш, в местности Хадар примерно в сотне миль к северу от Аддис-Абебы. Здесь я работал уже несколько недель, будучи одним из руководителей группы ученых, занимавшихся поисками ископаемых остатков.
Несколько минут я лежал в своей палатке, глядя на брезентовый верх, который превращался из черного в зеленый, по мере того как солнце поднималось вертикально вверх из-за гребня отдаленных холмов на востоке. Около экватора солнце встает именно так, здесь не бывает долгого рассвета, как у меня дома, в США. Было еще сравнительно прохладно, не больше 25 градусов. Воздух был наполнен чистым утренним запахом пустыни, чуть смешанным с дымом костров, на которых готовилась пища. Кое-кто из афаров, работавших в экспедиции, привел с собой свои семьи, и они построили в двух сотнях ярдов от главного лагеря небольшую группу куполообразных хижин из прутьев и соломенных циновок. Афарские женщины поднимались затемно, пасли верблюдов и коз и тихо переговаривались.
Для большинства американцев, находившихся в лагере, это были лучшие часы дня. Камни и валуны, в беспорядке разбросанные по местности, за ночь теряли большую часть накопленного днем тепла, и от них уже не веяло жаром, как от раскаленной плиты. Я вышел из палатки и взглянул на небо. Опять безоблачный день, опять безветренное утро, которое позже превратится в пекло. Я умылся и получил чашку кофе у нашего повара Кабете. Для меня утро не самое любимое время суток. Я всегда трудно начинаю день и предпочитаю вечера или ночи. В Хадаре я чувствовал себя лучше всего на закате солнца. Я любил гулять по обнаженным гребням холмов возле лагеря, ощущать первое движение вечернего воздуха и смотреть, как холмы становятся пурпурными. Здесь я мог немного посидеть в одиночестве, подумать о проделанной за день работе и поразмышлять о серьезных проблемах, которые привели меня в Эфиопию. Тихие сухие места обостряют мысль, это было известно еще со времен ранних христианских отшельников, которые удалялись в пустыню, чтобы остаться там наедине с богом и собственной душой.
Ко мне присоединился Том Грей, тоже с чашечкой кофе в руках. Это был аспирант из США; он приехал в Хадар, чтобы изучать ископаемые останки животных и растений и реконструировать с возможной степенью точности картину отдаленного прошлого: какие виды населяли эту местность, какова была их численность и взаимоотношения, и что за климат был в те времена. Для меня самого, как и для всей нашей экспедиции, объектом поисков были ископаемые остатки гоминид: кости вымерших предков и их ближайших родичей. Меня интересовали доказательства эволюции человека. Но, чтобы понять ее и правильно интерпретировать находки, которые могли быть обнаружены, мы нуждались в работе таких специалистов, как Том.
— Итак, что у нас сегодня? — спросил я.
Том сказал, что он наносит на карту места находок.
— А когда ты приступишь к участку 162?
— Боюсь, я не знаю, где он находится, — ответил Том.
— Тогда мне придется показать тебе.
Я вовсе не жаждал провести это утро с Томом. У меня была уйма незаконченной работы. К тому же в последнее время у нас в лагере побывало несколько посетителей, в том числе Ричард и Мэри Лики — два всемирно известных специалиста по остаткам гоминид; они уехали всего лишь день назад. Во время их пребывания я не вел никаких записей, не составлял каталогов, не писал писем, не классифицировал находки. В то утро мне следовало бы остаться в лагере, но я не остался. Я вдруг почувствовал сильное подсознательное желание отправиться с Томом и подчинился ему. В своем дневнике я записал: «30 ноября 1974 г. Вместе с Томом ушел на участок 162. Чувствую себя хорошо».
Как палеоантрополог, т. е. человек, изучающий наших ископаемых предков, я суеверен. И многие из нас суеверны, потому что наша работа в значительной степени зависит от удачи. Остатки, которые мы исследуем, исключительно редки, и немало выдающихся палеоантропологов за всю свою жизнь так и не сделали ни одной находки. Я же оказался более везучим. Пошел всего лишь третий год полевых исследований в Хадаре, а на моем счету было уже несколько находок. Я знаю, что мне везет, и не пытаюсь этого скрывать. Вот почему я записал в дневнике: «Чувствую себя хорошо». Проснувшись в то утро, я ощутил, что мне необходимо испытать свое счастье — что это один из тех дней, когда может произойти нечто исключительное.
Но в первые утренние часы ничего не произошло. Грей и я сели в один из четырех экспедиционных лендроверов и, трясясь на ухабах, медленно направились к участку 162. Это был один из нескольких сотен районов, которые мы изучали, чтобы нанести на генеральную карту Хадара все полученные геологические
