протискиваться вдоль ряда к проходу. Выбравшись, он немного помедлил в конце прохода, в последний раз бросив взгляд на сцену.
Беспокойное чувство не покидало его даже здесь, на этом расстоянии. Он прошел мимо застывших швейцаров и вышел в фойе. Здесь, под сводом зала, застланного коврами, где все еще пахло сигарным дымом и дорогими духами, он остановился и закурил.
В пустом фойе он был один, никого больше не было. Позади через полуоткрытые двери доносились звуки, голоса, волнующая музыка Венского симфонического оркестра. Ощущая какое–то неясное раздражение, он крадучись прошелся по залу. Беспокойство не покидало его. Его не могло отогнать даже недовольное лицо Нины. Он уже однажды видел такое выражение на ее лице и знал, что оно означает. Потом обязательно последует объяснение. Одна эта мысль заставила его содрогнуться.
Ну что он ей скажет?
За стеной фойе оперного театра стыла безлюдная ночная улица. Напротив чернели окна пустых офисов, закрытых на выходные. Вход в один из них был освещен тускло мерцающей лампой. Всюду валялись кучи мусора, нанесенного сюда ночным ветром. Обрывки плакатов, газет, всевозможные городские отбросы. Даже оттуда, где он стоял, отделенный от улицы толстым пуленепробиваемым стеклом дверей, сбегающим вниз пролетом бетонных ступеней, широким тротуаром и, наконец, самой улицей, Кассик мог разобрать буквы на изорванном плакате.
ПАТРИО
массовый ми
щиты ро
ДЖОНС ПРИЗЫ
граждан со
Разорванный пополам плакат едва заметно колебался на ветру. Но на каждый такой плакат, сорванный полицией, тысячи других висели на стенах, дверях ресторанов, витринах, барах, туалетах, бензоколонках, школах, офисах, частных домах. Сумасшедший пастух со своим стадом… и запах горящего бензина.
Лишь когда раздались наконец громовые аплодисменты, Кассик взял себя в руки. Вот первые возбужденные зрители стали стремительно выходить из распахнутых дверей; сбоку вышли швейцары и застыли, придерживая створки. Потом повалила толпа: смеясь и разговаривая, кутаясь в меха, хорошо одетые дамы в сопровождении мужчин заполнили фойе, рассыпались по залу, словно упавшие со звоном драгоценности. По широким ступеням спускались зрители, одетые менее изысканно. Еще мгновение, и Кассик был плотно окружен болтающей, шепчущейся, назойливо жестикулирующей толпой.
Скоро к нему протолкалась Нина.
– Привет, – сказал он, чувствуя себя очень неловко.
– Что случилось? – спросила Нина взволнованно и немного сердито. – Тебе что–то не понравилось?
– Извини, – сказал он в ответ – вряд ли она поймет, если станешь ей объяснять. – Декорация последнего акта мне кое о чем напомнила. Что–то гнетущее, страшное, словно кто–то крадется в темноте.
Реакция Нины была мгновенной:
– Работу, да? Тюрьмы, полицейских, что–нибудь еще в этом роде? – Ее голос напрягся, стал резким, и в нем зазвучали осуждающие нотки. – А может, это говорит нечистая совесть?
Он вспыхнул.
– Нет, не то, не совсем то. – Видимо, он произнес это слишком громко: несколько человек вокруг с любопытством оглянулись. Кассик сердито стиснул зубы и сунул руки глубоко в карманы. – Поговорим об этом в другой раз.
– Хорошо, – живо ответила Нина, сверкая белоснежной улыбкой. – Никаких сцен сегодня.
Она ловко повернулась на каблуках, оглядывая стоящих кучками людей. Тонкая морщинка на лбу говорила о том, что она все еще расстроена. Но ссора, видимо, откладывалась.
– Прости меня, – запинаясь, повторил Кассик. – Это все из–за этих проклятых событий. Темная сцена мне про них напомнила. Я всегда забываю, что вся эта сцена происходит ночью.
– Ну ладно, оставь, – ответила Нина, не желая продолжать эту тему. Ее острые ногти впились в его руку. – Который час? Уже есть двенадцать?
Он посмотрел на часы:
– Немного больше.
Нахмурившись, Нина пристально вглядывалась в темноту улицы за стеклом. На стоянке то и дело появлялись машины такси, брали пассажиров и тут же исчезали.
– Может, мы разминулись? Как ты думаешь, он стал бы нас ждать? Мне показалось, я его только что видела, когда выходила.
– А разве мы не дома встречаемся? – Он почему–то не мог вообразить Каминского на опере Моцарта: этот круглолицый, вечно встревоженный человек с пышными усами, казалось, жил в другом столетии.
– Нет, милый, – терпеливо сказала Нина. – Мы встречаемся здесь, неужели ты не помнишь? Ну да, ты, как обычно, думал о чем–то другом. Мы договорились, что подождем его здесь, он ведь не знает, где мы живем.
Толпа потекла из дверей фойе на улицу. Порывы холодного ночного воздуха проникали внутрь; мужчины поднимали воротники пальто, женщины кутались в меха. Давешний запах духов и сигарного дыма быстро исчезал, по мере того как враждебная пустота внешнего мира заполняла пространство фойе.
– Наша маленькая уютная вселенная рушится, – меланхолично заметил Кассик. – Наступает настоящая жизнь.
– Ну и ну, – не слушая его, сказала Нина, критически разглядывая окружающих женщин. – Посмотри, что напялила на себя эта девица. Вон там, в голубом.
Пока Кассик отыскивал ее глазами, сквозь толпу к ним протолкалась знакомая фигура.
– Привет, – сказал Каминский, как только добрался до них. – Простите, опоздал. Я забыл все на свете.
Выглядел Макс Каминский ужасно. Кассик уже несколько месяцев не видел своего бывшего Политического Наставника. Изможденный и сгорбленный, Каминский глядел на него налитыми кровью глазами, вокруг которых синели широкие круги. Когда он протянул руку, она дрожала. Под мышкой торчал объемистый, завернутый в коричневую бумагу пакет. Слегка кивнув Нине, он пробормотал:
– Здравствуй, Нина. Рад тебя видеть, – и тут же забыл о ее существовании.
– Вы не были на представлении, – заметила Нина, с отвращением глядя на его измятый костюм и на неопрятный пакет.
– Нет, я не пошел. – Рука Каминского была влажной и липкой; он неловко отдернул ее и неуклюже стоял, с усилием пытаясь сосредоточиться. – Я не могу высидеть, если это долго. Ну как, пошли?
– Конечно, – сказала Нина ледяным голосом – ее испуг быстро сменился открытой антипатией.
Каминский, похоже, проработал две смены подряд по пятнадцать часов: утомление и нервное истощение сочились из каждой поры его ссутулившегося тела.
– Что это у вас? – показала она на пакет.
– Я вам попозже покажу, – уклончиво ответил Каминский и еще крепче прижал к себе пакет.
– Тогда пошли, – живо сказала Нина и взяла мужа под руку. – Куда мы идем?
– К этой девочке, – бормотал Каминский, едва волоча за ними ноги. – Нам пришлось подобрать ее. Вы ее не знаете. Я забыл вам рассказать. Очень славная. Это навсегда сделает из нас честных людей. – Он попытался засмеяться, но смех его был больше похож на предсмертный хрип. – И не просите, чтобы я вас познакомил, – я не знаю, как ее теперь зовут. Я обнаружил ее в одном из внешних офисов.
Тогда Нина твердо заявила:
– Сначала я бы хотела зайти домой, надо посмотреть, как там Джеки.
– Джеки? – Каминский, семенящий по бетонной лестнице позади, был явно озадачен.
– Наш сын, – холодно ответила Нина.
– Ну да, ну да, – согласился Каминский. – У вас ребенок. Я никогда его не видел. – Его голос словно волочился за ним, как хвост. – С этой работой я просто не знаю, где я и что я.
