представлял, говорить о власти народа, и тогда все становилось на свое место даже для условий лагерной жизни.
Демократию надо понимать по-русски — так звучало в его устах. Это, прежде всего, Справедливость в отношениях между людьми, к людям. Свобода вторична. Свободу определяет сам народ, а Справедливость по отношению к Человеку прописана Всевышним. Мерилом Справедливости прежде всего является Земля. Великие жертвы принес народ для создания и сохранения русского государства, много крови пролил, чтобы владеть землей, но сам остался безвластным на своей кровной, но ставшей чужой земле…
Именно Андрей Петрович Старостин вкладывал в нас свою жизненную позицию — в народе, в каждом человеке должна укрепляться сознательность чести, человеческой честности и достоинства. Только в таком обществе возможно достижение Справедливости, как одной из основных ценностей народовластия.
Связывая это с нашей лагерной действительностью, когда находишься в жестких тисках режима — должно развивать в себе чувство ответственности и выражать эту ответственность через свою активность.
В такие минуты я с чувством удивления переносился в прошлое Андрея. Ведь к смутному семнадцатому году ему было только 11 лет. Но как он впитал в себя любовь к своему отечеству! Такой патриотизм утверждается только разве «с молоком матери». А в начале сороковых после Лубянки, когда он передавал свой спортивный талант молодым футболистам Норильска, к ним наверняка переходили и его духовные силы? Безусловно! Поэтому таким непокорным строителям «светлого будущего» место было определено за надежной колючей проволокой.
Встречаясь в кругу друзей, под бдительной охраной власти, мы не только вели разговоры о своей доле, о наших политических взглядах, о надеждах на будущее. В нашей мастерской работали, вернее числились, и вольнонаемные слесари, токари, которые приходили на свое рабочее место строго по графику получения
заработной платы. В комнате у мастера смены это всегда отмечалось «чаепитием». Один из таких часов отдыха я запомнил на всю жизнь. Наш мастер Алексей та — инственно, полушепотом, пригласил меня на такую встречу и с бахвальством добавил: «Сегодня я угощу тебя свежей бараниной!» Что ж, отлично. А в мозгах закрутилось — что-то не совсем так. И вспомнились слова моего сменщика — токаря Петра Маджуго: «Алексей, собачки??» Решил — надо пойти, это же просто интересно отведать. Собралось нас человек пять, в том числе три москвича. Сам Алексей тоже был москвич, но фамилия затерялась в памяти. Андрей Петрович на своем обычном месте. «Баранина» действительно оказалась отменной. Веселое настроение. Анекдоты, шутки, приключения на грани фантастики! Во мне прояснилась картинка двух- или трехдневной давности, как по нашему цеху бегала черненькая упитанная собачка, приятная, ласковая. И вот ее судьба. В центре внимания был Алексей, но и Петрович от него не отставал. Это, пожалуй, единственный случай, когда мне пришлось видеть Андрея таким раскованным, свободным. Так и напрашивалось выражение — «свой в доску». Алексей же не преминул поиздеваться надо мной и здесь. Дело в том, что всегда в разговоре о будущем я это связывал с Москвой. А Алексей злорадствовал — да брось ты думать о Москве. Не видать тебе ее как своих ушей! Это злило, порой даже бесило.
Андрей молчал, видимо, тоже думал о Москве. Ему оставалось совсем немного. Но надежды на то, что режим изменит свой почерк, не было.
Андрею не свойственно было чувство страха думать, быть самим собой. У него, естественно, было много друзей. Всегда, и тогда, когда была возможность быть наставником норильской спортивной молодежи и когда пришлось ходить с горлаговским номером на спине, на брюках… Но значение владения таким багажом дружбы было уникальным.
По строжайшим законам режимных служб, каждый горлаговец имел законное право посылать из лагеря два письма в год. Но мне самому приходилось порой размножать, переписывая целые серии писем- обращений по разным адресам страны. Так что выходили письма из лагерной зоны пачками и в нужное время, и без досмотра. Как? По каналам Дружбы! Я не владел схемой прохождения живых связных цепочек. Меня это
уже не касалось. Подобным образом решались и другие вопросы в деятельности нашей конспиративной организации.
Одно стало совершенно понятно — прочная связь с «волей» уже существует. Разговоры о подготовке к побегу из лагеря и определенные практические действия были как до Норильска, так и уже в Норильске.
Первоначально это представлялось обычным методом выхода за зону в зимнее время, в метель или даже в пургу. Готовили запас продуктов, одежды и, главная, конечно, проблема — лыжи. Вся эта практическая деятельность была примитивной, но ободряющей в своей целенаправленности.
Но вот Каратовский многозначительно дал понять, что уже появилась возможность осуществить побег небольшой группы в 3–4 человека с официальным вылетом из Норильска на рейсовом самолете. Нужны серьезная подготовка и решительность в осуществлении.
Поделился Федор со мной и такой тайной — у нас уже есть за зоной свой радиопередатчик.
Все эти новости, крайне захватывающие и одновременно говорящие, что с «волей» существует серьезное взаимодействие, будоражили мысль. Все это я «мотал на ус» и гордился своим старшим наставником. Вопрос — как Федор смог выйти на такой уровень организационной деятельности нашей партии — не возникал.
То, что я видел Каратовского один на один с Андреем, меня радовало, но не убеждало как весомый источник достигнутой связи.
Но пришел момент, когда это стало очевидным. В Горлаге начались интенсивные переброски заключенных между четырьмя лаготделениями, исключая зону каторжан. Чтобы не оборвать уже установленные внешние связи, Федор решил передать мне связной пароль. Его должен был назвать тот, кто выйдет со мной на связь. Понимая эту ответственность, я сразу спросил — а если инициатива будет с моей стороны, с кем устанавливать контакт? «Ты его знаешь», — ответил Федор. Я почти автоматически сказал: «Андрей?» Он молча кивнул головой и подтвердил взглядом. Каратовского вскоре действительно отправили этапом в 4-е лаготделение. А это означало, что моего участия в сохранении внешней связной цепочки не потребовалось. Заключенные из пятой и четвертой зоны работали на общей производственной площадке — на Горстрое.
Во мне же еще больше укрепилась уверенность в действенности нашей конспиративной организации. А являлся ли Андрей Петрович членом ДПР или нет, меня не беспокоило, это не имело значения, как и в целом ряде других взаимно-дружеских отношений. Главное, мы все были единое целое.
Живые же цепочки внешней связи сохранялись и во время Норильских событий 1953 года. Андрей уже был на «воле», рядом с «вольным» зэком Георгием Жженовым, которому после 10 лет Колымы было предписано вечное поселение в Норильске. Но в 1954 году Горлаг прекратил свое существование. Открылась трасса Норильск — Москва. Первая встреча в Москве с Андреем Петровичем у меня была в январе 1960 года на свадьбе моего брата Игоря. О Норильске уже ни слова. В 1999 году, после смерти Игоря, в его записной книжке я увидел знакомые слова: «Делай, что должно, и пускай будет, что будет!» Так еще в 1951 году я записал у себя наказ своего наставника Андрея. Я понял — Андрей Петрович Старостин делал что должно до самых своих последних дней.
К великому сожалению, Андрею Петровичу не суждено было продлить свою земную жизнь хотя бы еще на пять лет. Дух народного единства витал над Москвой в конце восьмидесятых. Но велика Матушка Россия и заповедь Всевышнего — единство народа — не охватила еще ее необъятные просторы.
В 2003 году, после 47-летнего перерыва я вновь посетил Норильск. Искал друзей и своих, и тех, кто знал Андрея. Как это обычно бывает, узнал, что два года тому назад умер хороший друг Андрея Петровича Старостина — радист. Возможно, это тот самый радист-норильчанин, который в мае 1953 года отстучал в эфир: «в Норильске восстали 30 тысяч заключенных»?!
Я привел эти свои воспоминания из далекого прошлого, которые связаны с именем моего наставника — принципиального, смелого старшего друга.
Вернувшись из заполярного Норильска с 69-й параллели, Андрей Петрович написал душевные воспоминания о своих «корнях», о династии Старостиных. Его замечательные спортивные повествования
