напомнила мне, что в Европе были и лучшие времена. Война словно осталась за порогом. Зал ресторана ненавязчиво заставлял подумать о той легкости, которая наступает, когда во время погони за чем-то низменным человек внезапно осознает, что у него желание уступает чувству. Метрдотель усадил меня за отдельный столик в углу, оформленный под вагон первого класса. Светильники в виде тюльпанов рассеивали мягкий желтый свет, терявшийся на бордовых стенах. Доносившиеся из кухни ароматы искусно поддразнивали мой аппетит. Я внимательно просмотрел меню, после каждой страницы бросая рассеянный взгляд на зал и его посетителей, казавшихся медленно передвигающимися иррациональными тенями. Подчиняясь суровой необходимости, они откровенно демонстрировали склонность к компромиссам, позволявшим им существовать — хотя бы и краткое время — в мире вчерашнего дня. Многие из них использовали войну как своего рода механизм, позволявший им попасть в прошлое. Странно, но я чувствовал себя очень уютно в этом мире антиподов. Красное вино и ликер из черной смородины обеспечили мне блаженство. Я ни о чем не думал. Я ничего не боялся. Наслаждался безопасностью. Не думал, что меня могут арестовать в этом месте, предназначенном для удовольствия, хотя не исключал и того, что здесь же находились те, кто пришел развеяться после трудного дня, проведенного в выслеживании меня. Смешно, но они так старательно гонялись за мной, потому что считали меня важной птицей. Их паранойя создавала генерала из жалкого капрала. Не исключено, что большое значение придавалось мне из-за информации, исходящей от моего начальства. Вероятно, они надеялись, что мое исчезновение в ближайшем будущем заставит немцев хотя бы немного расслабиться. А пока их возможное соседство не причиняло мне неприятностей. Я заказал закуску: два десятка больших мясистых устриц, приправленных луком и уксусом. Потом мне принесли дораду, зажаренную под солью. Запивая рыбу старым кальвадосом, я представлял себя коренным нормандцем. Как мясное блюдо я заказал каплуна в сопровождении двух бутылок вина с виноградников Шалон-на-Марне. Обед получился прямо-таки мушкетерским. Если не считать того, что мне пришлось сходить в туалет и потихоньку освободиться там от съеденного и выпитого. От римских императоров, использовавших этот же прием, я отличался тем, что мой желудок был испорчен картофелем, употреблявшимся годами в самом разном виде.
Близость смерти стимулирует желание. Непосредственной и примитивной целью которого является продолжение жизни. Оказавшись под градусом, я наплевал на наступивший комендантский час и отправился в бордель, рекомендованный мне метрдотелем. Оказавшись в этом заведении, я уже не мог покинуть его до рассвета. В фальшиво роскошном зале все пропахло дешевыми духами. Посетители были представлены исключительно младшими немецкими офицерами и их французскими коллегами, то есть таким же отродьем. Я показал себя разборчивым клиентом, отклонив трех девушек, предложенных мне с самого начала. От них несло, как от базарных торговок или работниц на сдельщине. Содержательница заведения воспринимала меня не слишком доброжелательно, пока я не перестал капризничать. Поэтому мне пришлось выбрать четвертую кандидатуру. Это была девушка примерно моего возраста. Она очаровала меня чудесной улыбкой, хотя и выглядела потерянной. Звали ее Люси. По сравнению с товарками, она выглядела едва ли не невинным созданием. Она поинтересовалась, не член ли я местной милиции. Пришлось изобразить важное лицо, заинтересованное в том, чтобы сохранить анонимность. Раздев ее, я приложил ухо к ее раковине, словно надеялся услышать шум моря. Она не захотела разговаривать со мной, и мне стало совсем тоскливо. Несколько сгладило обстановку то, что ее задница оказалась такой же эффектной, как и ее грудь. Природа редко бывает такой щедрой, обычно у девушек выигрышно выглядит или то, или другое.
Хозяйка борделя, внимательно следившая за часами, постучалась к нам и сообщила, что мое время истекло. Тогда я достал пачку банкнот и предложил оплатить свое спокойствие до утра. Хозяйка согласилась, хотя и не очень охотно. Я остался с девушкой как единственный и последний клиент лупанария. Когда утром я хотел сделать Люси небольшой подарок, она отказалась, показав этим, что она не так уж плохо провела ночь со мной.
12
Рано утром я вернулся в отель. При встрече с очередным агентом я сдал ему оставшиеся деньги без каких-либо угрызений совести. Шел довольно сильный дождь. Он всегда заставляет прохожих торопиться, чуть ли не бежать.
Захватив с собой мамин свитер и кое-какие мелочи из остального барахла, я отправился к связному, первому в длинной цепочке, которая должна была привести меня на запад страны, где мне предстояло заняться сбором информации. Моим единственным товарищем на всем протяжении весьма продолжительного путешествия был случай. Именно он заставил мою лодку сбиться с курса во время переправы через Луару и пристать к берегу точнехонько возле немецкого поста. Но он исправился, сделав так, что часовой в это время задремал, убаюканный вином с виноградников все той же Луары. Потом были часы и часы бесконечных переходов по заброшенным тропинкам в обход дорог и деревень. Волдыри на натертых местах усеивали мои ноги. Ночи я обычно проводил в сараях, охотничьих хижинах или на сеновалах.
Когда речь моих случайных спутников, менявшихся на каждом этапе, стала более певучей, я понял, что позади осталась большая часть пути. Действительно, через несколько дней мы достигли пункта назначения. Я выглядел настоящим оборванцем; пыль покрывала меня, словно кольчуга, но лицо светилось, как у паломника, достигшего святыни. Я очень устал. Особенно досталось моим ногам. И я устал не только от дороги; меня утомила эта нелепая война без линии фронта, в которой участвовали солдаты, не имевшие воинской формы. Я был измотан врагом, находившимся одновременно повсюду и нигде, но все время гнавшимся за мной, словно щука за блесной. Конечно, я в любой момент мог просто выйти из игры и вернуться к учебе. Чтобы без пользы проводить день за днем, изнывая в бездеятельности и занимаясь всего лишь перелопачиванием знаний, полученных кем-то другим. Или вернуться к родителям, в наш уютный домик напротив ипподрома. Степенно выпивать время от времени рюмочку черносмородинового ликера, курить английские сигары.
Оказавшись здесь после нескольких недель странствий по глухим местам, я основательно расслабился. Конечно, ничего особенного здесь не было — город как город, с прямыми улицами, упорядоченный и скучный, как все города на западе Франции, разбогатевшие на торговле вином. Товарищи, с которыми я прошел последний отрезок пути, оставили меня в задней комнате небольшого бистро с такой же небрежностью, с какой бросают вещь, ставшую ненужной. Хозяин забегаловки явно был из наших. Ничего не спрашивая, он поставил передо мной на столик стакан белого вина и положил местную газету, в которой главной новостью наверняка был попавший под машину пес. Все остальное было враньем и наглой пропагандой. Я в течение часа пытался прочесть что-нибудь между строк, искал признаки ослабления нашего противника. Но для него, похоже, барометр застыл на отметке «ясно».
Мой облик сезонного рабочего, с ног до головы покрытого грязью, которую невозможно воспроизвести никакой косметикой, ни у кого не вызывал интереса. От нечего делать я наблюдал за хозяином, усердно зарабатывавшим свой кусок хлеба. Если бы Создатель не внушил человеку вкус к абсурдному, тот не придумал бы спиртное. Я пользовался этим изобретением, опираясь на доставшуюся мне по дешевке чистую совесть.
Мне уже добрый десяток минут приходилось бороться со сном, когда в дверях появился высокий женский силуэт. Она была слишком красива для этой мрачной забегаловки. Не дав мне времени как следует рассмотреть себя, она уселась на стул напротив.
— Добрый день. Заканчивайте свой стакан. Пора уходить.
Мне показалось, что она автоматически воспроизводит записанные в мозгу фразы. Тем временем она сунула мне в руки конверт и продолжила негромким голосом:
— Ваши новые документы. Вас зовут Габриэль Димон, вы студент юридического факультета, родителей у вас нет. Вас воспитывали дядя и его жена, у них та же фамилия. Они живут в городке Иссижак в Дордони. В университет вы поступили в 1941 году. Сейчас вы заканчиваете второй курс. Начиная с сегодняшнего дня с вами никто, кроме меня, не будет контактировать. Мы будем встречаться два раза в неделю. Другим членам организации вы будете известны как Барака.
