привести ее в чувство. Пришлось ждать, пока вспышка пройдет и кровь снова начнет нормально циркулировать.
— Решительно, ты страдаешь, сестра, — пробормотал Филипп, — да так, что способна напугать людей более отважных, чем я в тот момент, когда речь заходит о твоих страданиях. Можешь говорить все, что тебе заблагорассудится, но мне кажется, что к твоему недомоганию не следует относиться со свойственным тебе легкомыслием.
— Филипп! Ведь доктор сказал же…
— Доктор меня не убедил и никогда не убедит. И почему я до сих пор сам с ним не поговорил? Где его можно увидеть?
— Он ежедневно бывает в Трианоне.
— Да, но в котором часу? Верно, утром?
— Утром и вечером, смотря по тому, когда бывает его дежурство.
— А сейчас он дежурит?
— Да, дорогой. Ровно в семь часов вечера, а он любит точность, он поднимается на крыльцо, ведущее в покои дофины.
— Ну вот и хорошо, — успокаиваясь, проговорил Филипп, — я подожду в твоей комнате.
CXLII
НЕДОРАЗУМЕНИЕ
Продолжая непринужденный разговор, Филипп краем глаза следил за сестрой, она же изо всех сил старалась взять себя в руки, чтобы не тревожить его новыми обмороками.
Филипп много рассказывал о своих обманутых надеждах, о забывчивости короля, о непостоянстве герцога де Ришелье, но как только часы пробили семь, он поспешно вышел, нимало не думая о том, что Андре могла догадаться о его намерениях.
Он решительно направился к павильону королевы и остановился на таком расстоянии, чтобы его не окликнула охрана, однако довольно близко для того, чтобы никто не мог пройти мимо него незамеченным.
Не прошло и пяти минут, как Филипп увидел описанного сестрой чопорного и почти величественного доктора Луи, шагавшего по садовой дорожке.
День клонился к вечеру, но, несмотря на то что ему, по всей видимости, трудно было читать, почтенный доктор перелистывал на ходу недавно опубликованный в Кёльне труд о причинах и последствиях паралича желудка. Мало-помалу темнота вокруг него становилась все более непроницаемой, и доктор уже не столько читал, сколько домысливал, как вдруг какое-то непрозрачное тело возникло перед ним, и ученый медик вовсе перестал различать буквы.
Он поднял голову, увидал перед собой незнакомого господина и спросил:
— Что вам угодно?
— Прошу прощения, сударь, — отвечал Филипп. — Я имею честь разговаривать с доктором Луи?
— Да, сударь, — кивнул доктор, захлопнув книгу.
— В таком случае, сударь, прошу вас на два слова, — сказал Филипп.
— Сударь! Прошу меня извинить, но мой долг призывает меня к дофине. В этот час я обязан к ней явиться, и я не могу заставлять себя ждать.
— Сударь… — Филипп сделал умоляющий жест, пытаясь остановить доктора. — Лицо, которому я прошу вас оказать помощь, состоит на службе у ее высочества. Эта девушка очень плоха, тогда как ее высочество совершенно здорова.
— Скажите мне прежде всего, о ком вы говорите.
— Об одном лице, которому вы были представлены самой принцессой.
— Уж не о мадемуазель ли де Таверне идет речь?
— Совершенно верно, сударь.
— А-а! — обронил доктор, с живостью подняв голову, чтобы получше разглядеть молодого человека.
— Вы должны знать, что ей очень плохо.
— У нее спазмы.
— Да, сударь, постоянные обмороки. Сегодня на протяжении нескольких часов она трижды падала без чувств мне на руки.
— Молодой особе стало хуже?
— Не знаю. Но вам должно быть понятно, доктор, что когда любишь человека…
— Вы любите мадемуазель де Таверне?
— Больше жизни, доктор!
Филипп произнес эти слова с такой восторженностью, что доктор Луи неверно истолковал их.
— А-а! — молвил он. — Так это значит вы?..
Доктор умолк в нерешительности.
— Что вы хотите этим сказать, сударь? — спросил Филипп.
— Значит, это вы…
— Что я, сударь?
— Любовник, черт побери! — теряя терпение, воскликнул доктор.
Филипп отпрянул, приложив руку ко лбу и смертельно побледнев.
— Берегитесь, сударь! — воскликнул он. — Вы оскорбляете мою сестру!
— Вашу сестру? Так мадемуазель де Таверне — ваша сестра?
— Да, сударь, и мне кажется, что я не сказал ничего такого, что могло бы вызвать подобное недоразумение.
— Прошу прощения, сударь, однако вечерний час, таинственность, с которой вы ко мне обратились… Я подумал… я предположил, что интерес, более нежный, чем просто братский…
— Сударь! Ни любовник, ни муж не смогут любить мою сестру сильнее, чем я.
— Ну и отлично! В таком случае, я понимаю, почему мое предположение вас задело, и приношу вам свои извинения.
Доктор двинулся дальше.
— Доктор! — продолжал настаивать Филипп. — Умоляю вас не покидать меня, не успокоив меня относительно состояния моей сестры!
— Кто же вам сказал, что она больна?
— Боже мой! Да я сам видел!..
— Вы явились свидетелем симптомов, говорящих о недомогании…
— Серьезном недомогании, доктор!
— Ну, это как посмотреть…
— Послушайте, доктор, во всем этом есть нечто странное. Можно подумать, что вы не желаете или не осмеливаетесь дать мне ответ.
— Вы можете представить, как я тороплюсь: меня ожидает сама дофина…
— Доктор, доктор! — ужаснулся Филипп, вытирая рукой пот со лба. — Вы приняли меня за любовника мадемуазель де Таверне?
— Да, но вы меня в этом разубедили.
— Вы, значит, полагаете, что у мадемуазель де Таверне есть любовник?
— Простите, но я не обязан давать вам отчет о своих соображениях.
— Доктор, сжальтесь надо мной! Доктор, у вас случайно вырвалось слово, оставшееся у меня в сердце, словно обломок кинжала! Доктор, не пытайтесь сбить меня с толку, не надо меня щадить, хотя вы человек деликатный и осмотрительный. Что это за болезнь, о которой вы готовы поведать любовнику, но хотите скрыть от брата? Доктор! Умоляю вас! Ответьте мне!
— А я прошу вас освободить меня от необходимости вам отвечать: судя по тому, как вы меня
