Социология. Ее предмет, метод и назначение

Вот, господа, чем стала социология в наши дни и каковы главные этапы ее развития. Вы увидели, как она рождалась вместе с экономистами, конституировалась вместе с Контом, укреплялась вместе со Спенсером, определялась вместе с Шеффле, специализировалась вместе с немецкими юристами и экономистами; и из этого краткого экскурса в ее историю вы можете сами заключить, какой прогресс ей еще предстоит сделать. У нее есть четко определенный объект и метод его изучения. Ее объект — это социальные факты; ее метод — это наблюдение и косвенный эксперимент, иными словами, сравнительный метод. Теперь требуется очертить общие рамки науки и ее основные разделы. Эта работа не только полезна для упорядочения исследований, она имеет и более высокое назначение. Наука по-настоящему сформировалась только тогда, когда она имеет разделы и подразделы, когда она включает в себя определенное множество различных и связанных между собой проблем. Необходимо, чтобы она перешла от этого состояния смутной однородности, с которой она начинается, к четко различимой и упорядоченной разнородности. Пока эта наука сводится к одному или нескольким очень общим вопросам, она привлекает только умы, склонные к синтезу; последние овладевают ею и отмечают ее своим влиянием так сильно, что она становится как бы их собственностью и будто сливается с ними в одно целое. Будучи личным занятием, она не допускает сотрудничества. Можно принимать или отвергать эти грандиозные теории, изменять их в деталях, применять их к некоторым частным случаям, но к ним невозможно ничего прибавить, потому что они включают в себя все, охватывают все. Наоборот, став более специализированной, наука больше приближается к вещам, которые также носят специализированный характер; она становится также более объективной, более безличной и, следовательно, доступной разнообразным талантам, всем труженикам доброй воли.

Было бы соблазнительно подойти к этой операции логически и разделить науку согласно ее естественным сочленениям, как говорил Платон. Но это, очевидно, означало бы отказаться от нашей цели, так как мы Должны анализировать вещь, реальность, а стали бы анализировать понятие. Наука также есть нечто вроде организма. Мы можем понаблюдать, как она сформировалась, и создать ее анатомию, но не навязывать ей тот или иной план строения по причине его большего соответствия требованиям логики. Она разделяется сама собой, по мере того как она конституируется, а мы можем лишь воспроизводить деления, которые сложились естественным образом, и делать их более ясными, осознавая их. Подобную предосторожность необходимо соблюдать особенно тогда, когда речь идет о науке, едва достигшей взрослого состояния, еще не устоявшейся и не утвердившейся.

Если же мы применим этот метод к социальной науке, то мы придем к следующим результатам:

1. В любом обществе существует некоторое множество общих идей и чувств, которые передаются от поколения к поколению и обеспечивают одновременно единство и преемственность коллективной жизни. Таковы народные легенды, религиозные традиции, политические верования, язык и т. п. Все это явления психологического порядка, но они не относятся к индивидуальной психологии, поскольку выходят далеко за пределы индивида. Они должны поэтому быть объектом специальной науки, призванной их описывать и выявлять их условия; ее можно было бы назвать социальной психологией. Это то, что немцы назвали Volkerpsychologie. Если мы ничего не сказали сейчас об интересных трудах Лацаруса и Штейнталя, то потому, что до сих пор они не дали результатов. Volkerpsychologie в том виде, как они ее понимали, это лишь новое слово для обозначения общей лингвистики и сравнительной филологии.

2. Некоторые из такого рода общих суждений, разделяемых гражданами, помимо этого, отличаются двумя признаками: они имеют практическую направленность и носят обязательный характер. Они оказывают влияние на волю людей, которые чувствуют себя как бы принуждаемыми соглашаться с ними. По этим признакам мы узнаем утверждения, совокупность которых составляет мораль. Обычно в морали видят лишь искусство, цель которого — указать людям план идеального поведения. Но наука о морали должна в этом случае предшествовать искусству. Эта наука имеет объектом изучение моральных максим и верований как естественных явлений, причины и законы которых она стремится обнаружить.

3. Некоторые из этих максим обладают такой обязательной силой, что общество определенными мерами препятствует тому, чтобы они нарушались. Оно не оставляет заботу о том, чтобы обеспечить их уважение, общественному мнению, но поручает это специально уполномоченным представителям. Когда моральные суждения приобретают такой в высшей степени повелительный характер, они становятся юридическими формулами. Как мы сказали, существуют наука о морали и наука о праве, и между этими двумя науками имеется неразрывная связь. Если мы захотим продолжить деление еще дальше, то сможем признать в науке о праве две отдельные науки, соответствующие двум видам права: одно из них является уголовным, другое — нет. Я сознательно пользуюсь столь общими выражениями, чтобы пока не вдаваться в обсуждение важного вопроса, с которым мы в дальнейшем еще столкнемся. Мы можем, стало быть, различать, с одной стороны, науку о праве в собственном смысле, с другой — криминологию.

4. Наконец, существует то, что принято называть экономическими явлениями. Науку, которая их изучает, создавать уже не нужно, но для того, чтобы она стала наукой позитивной и конкретной, ей необходимо отказаться от автономии, которой она так гордилась, с тем чтобы стать социальной наукой. Избавить политическую экономию от ее изоляции и сделать ее отраслью социологии — значит не просто изменить ее место в списке наук. Тем самым изменятся и метод ее, и теория.

Этот перечень, несомненно, неполон. Но классификация, при нынешнем состоянии социологии предстающая как бы окончательной, могла бы быть только произвольной. Рамки науки, находящейся лишь в процессе самоутверждения, никоим образом не могут быть Жесткими; важно даже, чтобы они оставались открытыми для последующих приобретений. Именно поэтому мы не говорили ни об армии, ни о дипломатии, которые, однако, представляют собой социальные явления и о которых вполне можно создать науку. Только эта наука еще не существует, даже в зародышевом состоянии. И я думаю, что лучше лишить себя легкого удовольствия набросать в общих чертах план науки, которую еще предстоит целиком построить; это операция бесполезная, если только она не совершается гением. Мы сделаем более полезную работу, занимаясь только теми явлениями, которые уже послужили предметом для сложившихся наук. Здесь, по крайней мере, мы должны лишь продолжить уже начатое дело, в котором прошлое в известной мере служит гарантией будущего. Но каждая группа явлений, между которыми мы только что провели различие, может быть последовательно рассмотрена с двух различных точек зрения и, таким образом, стать источником создания двух наук. Каждая группа явлений состоит в некоторых действиях, скоординированных для достижения какой-нибудь цели, и можно изучать их в этом аспекте; а можно изучать преимущественно ту сферу бытия или существо, которые предназначены для выполнения этих действий. Иными словами, мы исследуем либо какова роль этого явления и как оно ее выполняет, либо как оно устроено. При таком подходе мы обнаружим два больших подразделения, которые пронизывают всю биологию: функции, с одной стороны, структуры — с другой; в первом случае — физиология, во втором — морфология. Представим себе, например экономист станет на физиологическую точку зрения. В этом случае он спросит себя, каковы законы создания стоимостей, их обмена, обращения, потребления. С морфологической точки зрения, наоборот, он будет выяснять, как сгруппированы производители, работники, торговцы, потребители; он сравнит корпорации былых времен с сегодняшними профсоюзами, завод — с мастерской, и определит законы этих различных способов группирования. Точно так же и с правом: или будет изучаться, как оно функционирует, или будут описаны учреждения, уполномоченные обеспечить их функционирование. Это деление безусловно является весьма естественным; тем не менее в процессе наших исследований мы будем придерживаться почти исключительно физиологической точки зрения, и вот каковы причины такого предпочтения. У низших существ связь между органом и функцией является тесной, жесткой. Изменение в функции невозможно, если не произошло соответствующего изменения в органе. Последний как бы застыл в своей роли, потому что он неподвижно зафиксирован в своей структуре. Но уже совсем не так обстоит дело с высшими функциями высших существ. Здесь структура настолько гибка, что она уже не составляет препятствия для изменений: случается, что один орган или одна часть органа последовательно выполняет различные функции. Известно, что даже в обыкновенных живых организмах различные участки мозга могут легко заменяться друг другом; но наиболее ярко это проявляется в обществах. Разве мы не видим постоянно, как когда-то созданные социальные институты служат целям, которых никто не мог предвидеть и, следовательно, для которых их не организовывали? Разве мы не знаем, что конституция, со знанием дела созданная для осуществления деспотизма, может иногда становиться убежищем для свободы, или наоборот? Разве мы не видим, как католическая церковь с давних исторических времен приспосабливается к самым различным обстоятельствам места и времени,