— Моя мама сварила сегодня чудный клюквенный морс, — сказала Люся-Мила, заметив, что Костя тоже бросил грустный взгляд на один из автоматов. — Вот сейчас попробуешь. Достану прямо из холодильника.
— Морс — это, конечно, мечта, — ответил Костя, — но главное угощение будет завтра.
— Представляю. И ещё будет скука. Не понимаю, зачем ты согласился идти к Оглоблиной. Неужели все они тебе не надоели? Честное слово, довольно пошло сидеть на оглобли неких именинах. Впрочем, догадываюсь: ты не хотел обидеть её, она и так расстроена…
— С чего бы это?
— Как? — удивилась Люся-Мила. — Ты не знаешь, что Оглоблину посылают в колхоз?
— Первый раз слышу…
— Эх ты, рыжий, ты всегда обо всём узнаёшь последним.
— Оглоблину в колхоз? Ай-яй-яй! Почему же именно её?
— Не только её. Ферзухина тоже и ещё кого-то…
— А кто же этот «космонавт-три»?
— Никому не известно.
— Тем более будет интересно завтра. Соберутся Ферзухин, Гречишникова, Свинцовский, причём не один с супругой. Тебе известно, кто она? Директор «Фивопроса»… Фигура! В общем, люди будут любопытные. Для полноты компании только Нолика не хватает…
— Не говори про Нолика. Это больной вопрос в нашей семье: его жена учит литературе моего младшего братца. Федька больше тройки у неё никогда не получает.
— Не в сестру, значит, пошёл, — заключил Костя. — Сестра — отличница-заочница. Экзамены сдаёт с ходу…
— Костя, не делай мне комплиментов…
— Милочка, не могу. Знаешь, что сказал на этот счёт один великий француз? «Комплимент — это поцелуй через вуаль».
— Без вуали у тебя лучше получается.
Ромашкин притих. После Люсиной реплики лучше всего было помолчать. В такие многозначительные паузы влюблённые всегда что-то вспоминают, прямом мысль их работает абсолютно синхронно.
… Вот газетный киоск на Поперечной: около него про изошло их первое свидание. Костя пришёл на пятнадцать минут раньше, а Люся-Мила на сорок пять позже. Надо же такому случиться: на середине пути она попала под дождь — и причёска, на которую было убито столько времени и стараний, рухнула. Пришлось возвращаться до мой.
А вот телефонная будка, отсюда Костя звонил однажды Люсе-Миле домой. Аппарат был неисправен, договаривающиеся стороны друг друга но поняли и явились в разные пункты: Люся-Мила к театру, а Костя к краеведческому музею. Так и простоял он около мортир царя Гороха битый час.
По вине нерадивых работников связи встреча не произошла. Но эта тяжёлая потеря в последующее время была энергично наверстана. И по времени, и по километрам. Да, по километрам! Любовь имеет и линейное измерение. Если влюблённые много раз исколесили город и окраины при лунном освещении, если в лирических беседах и томном молчании они преодолели несметное количество километров парковых аллей — можно сказать в прямом и фигуральном смысле: они прошли большой путь.
Финиш наступает в загсе.
Заявку на финиш Костя и Люся-Мила уже сделали, так что километров осталось не много. Может быть, сто, а может, и меньше.
— Ну, вот мы и дома, — сказала Люся-Мила.
— До скорого!
Костя обнял Люсю-Милу, но она осторожно отвела его руки.
— Ты не спешишь? Тогда заходи. Должна же я угостить тебя морсом.
Люсиной мамы дома не было, у окна спиной к двери сидел Федя. Услышав голоса вошедших, он даже не обернулся.
— Федя, скажи хоть «здрасьте»!
— Здрасьте, — механически повторил Федя, по-прежнему глядя в окно.
— У тебя неприятности?
— Вроде.
— Вроде или точно?
— Точно.
— С литературой?
— Допустим.
— Допустим или на самом деле?
Федя резко повернулся и, сильно жестикулируя, как это делают вспыльчивые подростки, сказал:
— Ну что вы все ко мне пристали? В школе допрашивают, дома допрашивают…
— Умерь пыл. студент. Возьми себя в руки и скажи, что произошло.
Федя фыркнул и снова стал смотреть в окно. Но после некоторой паузы всё же ответил:
— Что произошло? Что произошло? А то, что Нолик сегодня мне двойку закатила. За Онегина.
В разговор вмешался Костя:
— Двойка за Онегина — это, конечно, нехорошо. А ты, Федя, по-честному, читал?
— Что?
— «Евгения Онегина»…
Федя снова вспыхнул:
— Конечно, читал. Но лучше бы, если бы не читал. Тогда бы я не стал с ней сморить.
— А ты любишь литературу?
— Книги — да, литературу — нет…
— Это какую же литературу?
— Школьный предмет.
— Ага, понятно, — сказал Костя. — А о чём же ты спорил с учительницей?
— Я сказал, что Онегин человек исключительный, а она говорит: «Неправильно, — типичный. Типичный русский дворянин!» Я сказал, что Онегин был образованный человек, а она отвечает: «Нет, его обучали всему шутя»… Тогда я говорю, что если так, то и сам Пушкин был малообразованный: «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Кто — мы? Значит, и себя Пушкин причислял ко всем?
— Ну, и что Нолик сказала?
— Нолик? Она стучала карандашом по столу, требовала, чтобы я всегда говорил только то, что она на уроке рассказывает…
Сестре стало жаль брата, и она попыталась его успокоить:
— Хватит расстраиваться. Дело не поправишь. Лучше отдохни.
— А как и отдохну, если завтра у нас сочинение будет? И опять об Онегине…
— Об Онегине? — оживился Костя. — И думал, о ком-нибудь ещё. А об Онегине, Федя, я тебе написать могу. Прямо сейчас, а ты заучишь. Верная пятёрка будет, Вера, Федя, ручку и бумагу.
Федя неуверенно шил ручку и стал ждать, но совсем понимая предложение Ромашкина. А тот сосредоточенно уставился в потолок и начал диктовать:
— Онегин — это типичный тип русского дворянина начала XIX века. Его ярко описал А. С. Пушкин, который был типичным писателем того же времени. Онегин вёл жизнь, типичную для своего круга, к которому принадлежали дворяне, которые были против народа, который их ненавидел за эксплуатацию, против которой всегда выступал А. С. Пушкин…
Костя перевёл дух. Люся Мила сказала:
— К чему эта дикость?
Костя развёл руками:
— Какая дикость? Здесь всё насмерть правильно, Федя, я продолжаю… Онегина учили гувернёры, так что серьёзного образования он не имел (не говоря о политехническом), образование в то время не было поставлено так, как сейчас, а совсем по-другому. Пушкин писал: «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь», Ах, если бы он учился в наше время!
