Она развела руками и ответила:
— Так положено.
А почему положено? Кем положено?
Когда я окончил школу, папа сказал:
— Комедиант! Тебе только в театральное училище идти. Может, там при деле будешь. С твоей физиономией…
Я пытался поступить в театральное и провалился.
Дали читать кусок трагедии на тему о работе «Сельхозтехники». Тракторист разговаривает со своим трактором, который почему-то не заводится. В самый трагический момент я рассмеялся, потому что трагедия была глупая. Совсем не «Отелло».
Режиссёр говорит:
— Вживайтесь в роль!
А я чем больше вживаюсь, тем больше смеюсь. Нет, не так уж сильно смеюсь, но мимика моя явно не соответствует тем приподнято-значительным словам, которые я произношу.
И ничего не могу с собой сделать…
Потом мне приходилось вживаться в разные роли.
Я женился.
Когда на моём лице была, написана нежная любовь, жена говорила: «Милый, я всё читаю по твоим глазам! Какой же ты искренний?» В других случаях она по глазам читать не любила.
Однажды она сказала:
— Сегодня мы идём в театр. Там, между прочим, встретим одну очень милую, интересную женщину. Я познакомилась с ней в Гагре. Она жена начальника нашего районного телефонного узла. Если ты хочешь, чтобы у нас был телефон, улыбайся, говори комплименты.
В антракте я увидел телефонную супругу. Она была не милой, не интересной и с мутными глазами…
… При выходе из театра жена сердито заключила:
— Ну, вот, телефона у нас не будет. Ты всё испортил.
— Я же, кроме «здрасьте», ничего другого не сказал.
— Твоя физиономия всё сказала. У тебя был такой вид, словно перед тобой баба-яга.
— А разве она не яга?
— А телефон?
Не всё гладко у меня и в цехе. То есть как не гладко? Работаю хорошо. Норму выполняю, брака не даю. Но и тут возникли неприятности.
Вызывает меня наш профорг и говорит:
— После окончания смены — митинг. По поводу вручения нам переходящего. Ты, Пётр, выступить должен.
Я стал отказываться: не могу, мол, на митинге выступать, не умею говорить. Пусть Иванов или Сидоров. Они говорят хорошо. А профорг своё: «Понимаешь, Пётр, тут беда: кто у нас говорит хорошо, тот работает плохо. А ты у нас передовик. Тебе и выступать положено. Мы тебе и речь набросали».
Глянул яла бумажку, увидел: «… Мы самоотверженно… Благодаря высокой организации… Не считаясь со временем… В результате широко развёрнутой агитационной работы…»
Потом профорг, конечно, пожалел, что меня выпустил.
Как я ни старался быть пламенным оратором — не вышло. И физиономия не та, и голос тоже мрачный, загробный. А каким же ему ещё быть, если мысли мои тексту не соответствуют?
«Благодаря высокой организации…» Какая там организация? Обыкновенная штурмовщина! Первые две декады скулы от скуки сводит, а в третьей даже выходные работаем. Это называется «самоотверженно…», «не считаясь со временем…». А почему со временем не надо считаться? Если бы была высокая организация, то и время не помеха. А насчёт широко развёрнутой агитационной работы так скажу: она была, мне разъясняли, что я должен хорошо работать. Только вот наряды не выписывали, работы не давали. И я стоял у станка, ничего не делал, а агитаторы тоже курили в сторонке.
Это я только всего несколько случаев назвал, когда меня физиономия подводила. В общем, натерпелся я из— за неё. Вот и думаю: может, и правда, сделать мне пластическую операцию, чтобы лицо было нейтральное? Например, как у моего бывшего одноклассника Семёна Куценко.
Куценко далеко пошёл. Физиономия у него непроницаемая, серьёзная, и никогда, на ней ни одной мысли. Недавно он на юбилее главного инженера выступал: «Дорогой наш, любезнейший, талантливейший, старейший, наиуважаемый…» Я бы тут улыбнулся. А Семён на полном серьёзе. И ему верят. А он главного инженера терпеть не может, просто не переносит, сам мне однажды признался. А вот на юбилее: «…любимейший… талантливейший… Позвольте сказать вам несколько прочувствованных слов…» Так положено! И ни один мускул на лице не шевельнётся. Не выдаст. И никто никогда не знает, что Семён на самом деле думает.
А из меня дипломат плохой. Кто я? Комедиант.
1968
ЧЕРЕЗ ТАМБУР
Не без робости подходил Никифор Креветкин к дверям кабинета товарища Предельного.
Двери были высокие, массивные, двойные, с тамбуром.
Они были обиты чем-то синтетическим и звуконепроницаемым.
Перед такими дверьми Креветкин всегда робел и волновался: там, за ними, решалось, и совершалось что-то крайне важное, ему неведомое. Тамбур и синтетическая обивка двери глушили голоса и хранили тайну.
Креветкин — работник уже немолодой, и его трудовой путь пролёг через много дверей.
Когда-то он был бухгалтером артели, На эту работу его благословил человек, кабинет которого находился в узкой тесной комнатушке. К фанерной двери комнатушки был приколот кнопками кусок ватмана с надписью: «Председатель».
Потом Креветкина приглашали к другим дверям.
Пройдя довольно обыкновенные, белые с простой стеклянной табличкой, он стал коммерческим директором небольшой фабрики. Миновав солидные, коричневые, с металлической пластинкой, сел за стол начальника рай— плана. Оставив позади себя двери, обитые дерматином и украшенные большим прямоугольником из зеркального стекла, до которому шла надпись золотом, — уже именовался заведующим областным филиалом главка.
И вот перед Креветкиным — тамбур.
Он проходит через него, товарищ Предельный здоровается с ним, а затем говорит:
— Перебросить мы вас хотим, товарищ Креветкин. Создаётся УКСУС — Управление координации снабжения и урегулирования сбыта. Впервые. В других областях такого нет. Вот мы вам и поручаем. Условия создадим. Понятно? Ну? Думаете? Конечно, подумать надо: дело большое.
— Это так, — говорит Креветкин, — но, извините, не очень чётко задачу представляю. Предприятий у вас немного…
— Тем продуманнее должно быть поставлено дело.
— …организации по снабжению и сбыту существуют…
— И останутся,
— …у них уже устоявшиеся методы, связи…
— А устоявшиеся — это хорошо? Устоявшееся стоит, а мы идём вперёд. Надо что-то вносить!
— Это так, — снова говорит Креветкин, — но есть ли необходимость…
— Есть! Есть! За вами — общая координация. Через вас вся документация… Согласно тому, как проводится планирование, вы осуществляете регулирование. И я думаю, что вы оправдаете…
