Прислушаемся к мнению дипломата. Пока Петр расширял привилегии дворян, его обожали. Но когда позднее он начал совершать шаги, неприемлемые для русского общества, не нашлось институтов, способных направить деятельность императора в нужное русло. Государя нечем было обуздать, кроме переворота.
Тем не менее Манифест заложил основу того, что позднее можно было бы назвать гражданскими правами. Пока они касались одного сословия и впечатляли только на фоне прежней пустоты. В Манифесте подчеркивалось, что в прежние, варварские, времена дворян приходилось принуждать к исполнению обязанностей силой. Теперь же успехи просвещения сделали благородное сословие столь сознательным, что оно само будет добровольно содействовать государству. В мирное время офицеры могли выходить в отставку, испросив разрешение императора. Не достигшим офицерского чина, полагалось отслужить 12 лет, после чего они также получали право оставлять службу. Вводился свободный выезд за границу при условии возвращения по первому требованию. В противном случае эмигрантам угрожали конфискацией имений. Разрешалось домашнее образование. Перечисленные права провозглашались вечными, соблюдение их вменялось в обязанности преемникам Петра III.
Исследователи единодушны, признавая, что Манифест был далек от совершенства, написан торопливо, на скорую руку и с юридической точки зрения оставлял желать много лучшего. Одни называют автором проекта Глебова, другие – Волкова. Но куда важнее для нашей темы, что у Манифеста имелся протограф, не принадлежавший царствованию Петра III. Он возник в недрах елизаветинского двора и не был реализован, как многие другие начинания.
А.Б. Каменский справедливо обратил внимание на то, что еще с 1754 г. в России работала комиссия по составлению нового Уложения. Ее создали по инициативе Петра Шувалова, идеи которого легли в основу проекта Уложения. В последнем уже имелись те нормы, которые позднее были зафиксированы Манифестом 18 февраля 1762 г.159 Как один из ближайших сотрудников Шувалова, новый генерал- прокурор Глебов не мог пройти мимо такого сокровища и проталкивал идеи бывшего покровителя вкупе со своими собственными.
Несомненно и влияние клана Воронцовых, человеком которых был Волков. Однако в Манифест оказались не включены особенно близкие этому семейству требования – монопольное право дворянства владеть землей с крепостными и свобода от телесных наказаний. Поэтому следует согласиться с И. де Мадариагой, считавшей, что текст нового закона стал компромиссным160.
Молодой государь спешил дать ход всему, с чем так долго медлила его тетка. Он противопоставлял свою решительность ее колебаниям и бездействию. Манифест стал первым, многообещающим шагом на этом пути. Не оценить такой дар дворянство не могло. Только Екатерина и Щербатов, обычно ни в чем не согласные друг с другом, не считали, что ломка старой системы безусловно хороша. Князь исходил из того, что все с течением времени «повреждается», древняя простота нравов исчезает, знатность заменяется выслугой, а нововведения только разлагают организм державы.
Екатерина видела картину иначе. Манифест, подписанный Петром, не учитывал государственного интереса. Он был чисто дворянским – помещики приобретали права и отказывались от обязанностей. Со стороны власти – голая уступка без малейшей выгоды. Елизавета не зря медлила с принятием подобного проекта. Она взвешивала, прикидывала, вела мысленный торг. Петр подмахнул сразу. Наименьшее, что из этого могло получиться – новые волнения крестьян.
Они не заставили себя долго ждать. Среди крепостных распространились слухи, будто свобода дворян от службы царю означает и свободу земледельцев от обязательств перед помещиками. В начале лета правительственные войска подавили бунты в Тверском и Клинском уездах. 19 июня император обратился к подданным с новым Манифестом: «С великим гневом и негодованием уведомились мы, что некоторых помещиков крестьяне, будучи прельщены и ослеплены рассеянными от непотребных людей ложными слухами, отложились от должного помещикам своим повиновения… Мы твердо уверены, что такие ложные слухи сами собой истребятся»161. Помещикам было обещано «ненарушимо сохранять» их «имения и владения», а крестьянам предписывалось «безмолвное повиновение». Тем не менее при восшествии Екатерины на престол «заводские и монастырские крестьяне… были в явном непослушании властей, и к ним начали присоединяться местами и помещичьи». Действия последних во многом были спровоцированы «ложными слухами»162.
«Русские старшего поколения, – доносил Бретейль, – не одобряют того, что так радует молодежь. Они считают, что дворяне будут злоупотреблять свободой больше, чем ранее они злоупотребляли своей властью над крепостными, и что малейшее волнение в империи превратит ее в Польшу. Я хотел бы, чтобы они оказались правы и чтобы это случилось не в столь отдаленной перспективе»163. Одним из тех, кто высказывал резкое недовольство новым законом, был отец А.В. Суворова – генерал-поручик Василий Иванович Суворов, принявший участие в перевороте на стороне Екатерины и наделенный ее большим личным доверием.
Даже самых образованных и по-европейски мыслящих вельмож прежнего царствования пугала перспектива широкого оттока дворян со службы в отставку. Такое уже раз случилось. После указа Анны Иоанновны 1736 г. выслужившие 25 лет офицеры поспешили в имения и тем самым вынудили правительство уже в 1740 г. под предлогом войны приостановить увольнения. В проекте «Фундаментальных законов», который Иван Шувалов подал Елизавете, речь шла о 26 годах службы, считая от начала действительной – то есть не ранее реального поступления недоросля в полк164.
Предоставление дворянам абсолютного права служить или не служить грозило массовым уходом офицеров и чиновников и, как следствие, коллапсом государственного аппарата. В нем просто некому стало бы работать. Грядущее отчасти подтвердило печальные прогнозы – на 1762–1763 гг. пал пик увольнений из армии. Екатерине пришлось очень постараться, чтобы выправить положение и сделать службу престижной. А потому она кипела негодованием еще при издании Манифеста: следовало действовать крайне осторожно, постепенно, шаг за шагом освобождая места и принимая на службу новых кандидатов. Но постепенно Петр не умел…
Провозгласить важнейший акт своего царствования он отправился в парадной карете с короной и гербом. На взгляд современного человека, именно так и следовало поступить, совершая столь важный шаг. Но молодой государь вновь не учел национальной ментальности – в тот момент еще очень средневековой и фиксировавшей внимание людей на многозначительных «мелочах». «Сей кортеж в народе произвел негодование, – записала Екатерина, – говорили: как ему ехать под короною? он не коронован и не помазан. Ранновременно вздумал употребить корону»165. То был дурной знак.
Кажется, современники Петра III думали и чувствовали в двух разных пластах. Речь не о том, что образованный класс перенимал многие элементы европейского мышления, а простонародье было погружено в суеверия. Архаичные представления перемешивались с просвещенческими порой в головах у одних и тех же людей. Сторонний наблюдатель, глядя на карету с короной, взятую императором неправедно – до помазания, в душе отвергал все, что может проистечь от
Тем не менее всего через три дня после первого Петр нанес супруге второй, сокрушительный удар. 21 февраля 1762 г. была упразднена Тайная канцелярия – ненавистный сыск, который даже не в насмешку именовали инквизицией. На этот раз в основу указа не было положено прежних «наработок» елизаветинского правительства. Однако и назвать его совсем новым, внезапно зародившимся в голове молодого императора нельзя. Тайная канцелярия вызывала общий страх, раздражение и желание поскорее избавиться от нее. Уничтожая подобный орган, государь мог вызвать только новый всплеск любви.
«Император… оказывает величайшие услуги всему своему народу, – доносил Кейт. – Последним указом он упразднил Тайную канцелярию, иначе говоря, государственную инквизицию. Сие есть вожделеннейшее благо, какового могла бы только желать сия нация; позорное сие судилище во всех отношениях было столь же зловредительно, как и инквизиция испанская, отчасти и хуже оной»166.
Был ли этот шаг со стороны Петра продиктован стремлением завоевать сердца подданных? Вряд ли. Ведь он каждый день совершал множество поступков, способных по капле истощить самую горячую привязанность. Скорее его собственные чувства к Тайной канцелярии были солидарны с чувствами остального общества. В бытность великим князем Петр долгие годы оставался под надзором, о нем
