Под звонкие народные частушки Среди церквей, трактиров и палат Великий Александр Пушкин В Москве родился двести лет назад. Когда была война с Наполеоном, Не удержали дома паренька. По простыням сбежал через балкон он И сыном стал гусарского полка. Он был в бою беспечен, как ребенок, Врубался в гущу вражеских полков. Об этом рассказал его потомок, Прославленный Никита Михалков. Трудны были года послевоенные, Но Александр взрослел, мужал и креп. На стройке храма у француза пленного Он финский ножик выменял на хлеб. И не пугал тогда ни Бог, ни черт его, Он за базар всегда держал ответ, Он во дворах Покровки и Лефортова У пацанов имел авторитет. Он был скинхедом, байкером и рэпером, Но финский нож всегда с собой носил, А по ночам на кухне с Кюхельбекером Он спорил о спасении Руси. Запахло над страной XX съездом. Он кудри отпустил, стал бородат, Пошел служить уборщиком подъезда И оду “Вольность” отдал в Самиздат. Он мыл площадки, ползал на коленках, Отходы пищевые выносил, А по ночам на кухне с Евтушенко Он спорил о спасении Руси. И несмотря на то, что был он гений, Он был веселый, добрый и простой. Он водки выпил больше, чем Есенин, Баб перетрахал больше, чем Толстой. В судьбе случались разные превратности, Пришла пора доносов, лагерей. И он имел на службе неприятности, Поскольку был по матери еврей. Он подвергался всяческим гонениям, Его гоняли в шею и сквозь строй, И он не принял Нобелевской премии, Он в эти годы был невыездной. Враги его ославили развратником, И император выпустил указ, Чтоб Александра в армию контрактником Призвали и послали на Кавказ. Но Пушкин, когда царь сослал туда его, Не опозорил званья казака. Он тут же зарубил Джохар Дудаева, И у него не дрогнула рука. И тотчас все враги куда-то юркнули, Все поняли, что Пушкин-то — герой! Ему присвоил званье камер-юнкера Царь-страстотерпец Николай Второй. И он воспел великую державу, Клеветникам России дал отпор И в “Яре” слушать стал не Окуджаву, Краснознаменный Соколовский хор. Пришел он к Церкви в поисках спасения, Преодолел свой гедонизм и лень. И в храме у Большого Вознесения Его крестил сам Александр Мень. И сразу, словно кто-то подменил его, Возненавидел светских он повес.
