Когда подверглись недоверию Незыблемые постулаты, Поток еврейской эмиграции Стал мельче и заметно жиже, И академик, совесть нации, Ментами в Горьком был отпизжен, И тень Лаврентий Палыч Берия Зашевелилась на Лубянке, Тогда-то вот портвейн “Иверия” Был дан трудящимся для пьянки. Между раскрученными брендами Не затерялся тот проект, И пахнул мрачными легендами Его загадочный букет. Напиток этот по сравнению С тем, что пришлось нам прежде жрать, Был следущего поколения, Как самолет Миг-25. В нем не было ни капли сока И никаких даров природы, Лишь технологии высокие Да мудрость гордого народа. Носились с тем народом гордым У нас в Советском-то Союзе, Как будто с писаною торбой (И Ахмадулина все в Грузию, И с ней фотограф Юрий Рост там, И сам великий Окуджава, Где несмолкающие тосты, Шашлык, боржоми и кинжалы). И джинсы ихние поддельные Обтягивали наши жопы, И вкус “Иверии” портвейна, Как воплощенье Азиопы. Бьет прямо в темя тяжким обухом Нас водка русская, тупая. Как путника роскошным отдыхом, Портвейн грузинский завлекает. Вот слизистые оболочки Всосали порцию напитка, И снизу вверх по позвоночнику Змеится колдовская пытка. Ползет, как божия коровка, По стебельку пурпурной розы Туда, где в черепной коробке, Остатки головного мозга. Вот жидкость теплая, химическая, Достигла мозг вышеозначенный, Согласно Гегелю, количество Упорно переходит в качество. И опускаются туманы На холмы Грузии ночныя, И наступает кайф, нирвана, Короче, просто эйфория. А дальше жуткое похмелие, Живем-то все же не в дацане, Не стоит забывать про Гегеля, Про отрицанье отрицания. И вот стою — сибирский валенок, Глазами хлопая спросонья, На циклопических развалинах, Не мной построенной часовни. Из-за Осетии с Абхазией Грузинская фекальна масса Смягчить не сможет эфтаназией Мне горечь рокового часа.
