чтобы не попасть, схватился за своего
Кавалерия пришла через пять минут, вызванная по
– Телепортации возможны. Новость хорошая. Сможем восстановить. Периметр. Ведьм Белдо ожидают. Сюрпризы, – сказал Меркурий.
Кавалерия кивнула, но в ее кивке не было радости.
– Мы думаем, что
– Вы так думаете или вы это знаете? – с особым упором на «вы», спросила Кавалерия.
Она смотрела не на Сашку, а на снег, словно он был достоин ее взгляда в гораздо большей степени. Край тонкой косички дрожал, точно хвост у гневающейся кошки. Точно так же дрожали и пальцы.
Рина не впервые замечала, что Кавалерия больше злится на того, кто осуждает или кто охотно приносит плохие вести, чем на того, кто совершил сам проступок. У самого скверного дела могут быть благородные мотивы или неизвестные оправдания. У осуждения – едва ли. Рина это смутно понимала, а Сашка пока нет. Он попытался влезть с какими-то объяснениями, но Рина незаметно наступила ему на ногу.
– Простите, – сказала она поспешно.
– Прощаю! – отрезала Кавалерия. – Как исключение. Кстати, на ноги молодым людям лучше не наступать. Практика показывает, что у них очень непрочные пальцы!
Меркурий Сергеич пыхтел в бороду. Усы окутывались паром дыхания.
– Надежда есть. С осколком закладки. Он телепортировать. Не смог бы. Закладка еще где-то. В ШНыре, – сказал он и присел на корточки, оглядывая оставленные Макаром глубокие следы. Из одного из следов вылезла пчела – крепкая, бодро шевелящая усиками. Очень живая и деятельная пчела для того, кто покинул ШНыр навсегда. Все сели на корточки и стали смотреть на ползущую пчелу. На снегу она казалась особенно яркой.
– Ну отчего так? Отчего к одним людям пчелы прилетают, а к другим нет? – с болью спросила Рина.
– Могу предположить. Начальные дары неравномерны. Некоторым дано увидеть и почувствовать что-то, а другим нет. К тем, кому дано, и прилетает пчела.
– Почему?
– Не знаю. Это моя гипотеза. Возможно, другие не сумели бы защищить то, что увидели бы и почувствовали.
– Но ведь многие срываются, гибнут, уходят!
– Да, срываются, гибнут, уходят. Но все равно имели шанс защитить, а другие не имеют. А уже за один этот шанс нужно платить.
Глава 24
Клетчатый чемодан Лианы Григорьевой
А помнишь? Голубой весной однажды
Я привела тебя в свою планету.
Но испугался ты озер оранжевых,
Лесов янтарно-фиолетовых.
Не понял ты зверей доверчивых,
Еще никем – никем не пуганных.
Ты, чужеземный человече,
Не стал моей планете другом.
Вечером с запасного телефона Артурыча Долбушин позвонил своей заместительнице Лиане Григорьевой и договорился с ней о встрече. Лиане он верил. Ну насколько вообще мог кому-то верить. Больших нагрузок их дружба не выдержит, но Тиллю она его не продаст. Спускаясь в лифте, Долбушин оглядел себя в исцарапанном зеркале и остался доволен. Узнать его будет непросто. Шапка «здравствуй, лыжник!» натянута на самые брови. На подбородке редковатая щетина. Синяя «Аляска» Артурыча делает фигуру мешковатой. Зонт тщательно упрятан в футляр от спиннинга. На непоместившуюся ручку нахлобучен желтый пакет. Примерно так выглядит выбравшийся в город разведенный математик, забывший в московской квартире у бывшей тещи недописанную докторскую диссертацию.
Кафе, в котором Долбушин встретился с Лианой, располагалось недалеко от метро и представляло собой нечто среднее между столовой и чебуречной. Официантки имели могучие плечи и, судя по виду, занимались когда-то регби или хоккеем. Зубчики вилок были заклеены древними макаронами. Такие вилки невозможно отмыть, потому что прежде их надо распутывать. Стаканчики одноразовые. Шторы пахли табаком так сильно, что для дымного охмурения можно было не курить: просто понюхать штору и радоваться жизни. В углу тусовались странные личности. Долбушин поначалу решил, что это шпионы Гая, но, как вскоре стало понятно из их громкого перешептывания, это были учащиеся ветеринарного техникума, которые пронесли с собой бутылку водки и тайком разливали ее по стаканчикам. Лиана Григорьева сидела на одном из десяти имевшихся в кафе стульев и, скрестив на груди руки, тревожно озиралась.
– Здравствуй, вечно одинокая женщина! – сказал Долбушин, подходя к ней.
Лиана сдула со лба курчавую прядь. Сегодня она еще больше была похожа на Зинаиду Гиппиус с известного портрета. Только голова еще курчавее, а ноги еще решительнее.
– Не вижу повода для веселья. Я бедная женщина! Забочусь о себе сама! – строго сказала Лиана.
Шутки она понимала исключительно во внерабочее время. Сейчас же считала себя на работе.
– По-моему, ты хорошо справляешься.
– Возможно. Но когда женщина долго заботится о себе сама, она или необратимо добреет, или резко звереет. Причем переходы часто самые непредсказуемые… Но хватит обо мне! А то я войду во вкус и почувствую себя нужной. Вас не узнать, Альберт Федорович! Вам хочется подать копеечку!
– Это еще успеется. – Долбушин придвинул ногой стул и сел, прочно разместив между коленями зонт. – Как наши дела? Что с Андреем?
– Задето легкое. Не исключено, что у сустава будет ограниченная подвижность. Но, в целом, тьфу- тьфу… – Она поискала глазами обо что постучать.
Долбушин кивнул.
– Хоть один камень с плеч. Про Белдо не спрашиваю. Примерно догадываюсь. Что Гай?
– Бодр. Руководящ.
– И чьими руками он водит?
Лиана Григорьева любовно посмотрела на свою узкую ухоженную ладонь, давая понять, что ее рука в число этих рук не входит.
– А Тилль? – спросил Долбушин.
– Тилль в больнице у сына. Пригласил столько светил, что они фактически стали темнилами. Жутко мешают друг другу. Один назначает лекарство, другой тотчас его отменяет. Кроме того, врачи запуганы насмерть: в палате полно охраны. Если с такой заботой парень выживет, это будет чудом.
Долбушин нахмурился. Радоваться чужому горю – накликать собственное.
– Жаль мальчишку. Что с ним? Авария?
– Ранили из арбалета.
Кто ранил, Лиана не сказала, а Долбушин не расспрашивал. Придвинув солонку, он ковырял зубочисткой мокрую, камешками слипшуюся соль.
– Меня еще ищут?
– И очень активно. Раз Тилль начал варить кашу – теперь ему надо ее доваривать, иначе его решения обесценятся. Если бы Гай сказал «стоп», Тилль бы остановился, но он пока молчит.
Некоторое время оба смотрели в окно, где большая понурая дворняга внимательно нюхала колесо ярко-красного спортивного автомобиля.
