было довольно странно, поскольку фанатики спандекса[8] появляются на Нижнем шоссе каждый погожий день вне зависимости от времени года. Впрочем, вся необычность окружающего мира стала очевидной только тогда, когда я оказался в Боулдере на Северном Бродвее.
Здесь я не увидел ни одной машины. То есть нет… Десятки их были припаркованы вдоль тротуаров, но на проезжей части мне не встретилось ни одной. Не летали с полосы на полосу мотоциклисты. Пешеходы не перебегали дорогу на красный свет. Я почти достиг пешеходной зоны на Перл-стрит, когда понял, как пуст и безлюден город.
«Господи Иисусе! — помнится, подумал я. — Неужели началась ядерная война и всех жителей эвакуировали?»
Только потом я вспомнил, что холодная война давно закончилась и что несколько лет назад городской совет Боулдера — по причине, так и оставшейся неизвестной человечеству, единогласно решил игнорировать разработанные на случай войны планы эвакуации гражданского населения. Городской совет Боулдера давно вынашивал идею объявить наш город безъядерной зоной, так что ни один авианосец с ядерным оружием на борту не бросил якорь в боулдерской гавани. Иными словами: даже если бы находящийся в шести милях от города завод «Роки-Флэтс», производящий ядерное оружие, превратился в пузырящееся радиоактивное озеро, никто не позаботился бы об эвакуации. Да и политкорректные граждане Боулдера, — а их среди городского населения большинство, — скорее бы стали протестовать против проникающей радиации, нежели согласились эвакуироваться.
В таком случае, куда же подевались жители?
Спустившись с горки перед прогулочной зоной на Перл-стрит, я сбросил скорость, и мой открытый джип тащился, словно черепаха.
Но аллея исчезла. Деревья, искусственные холмы, живописные кирпичные дорожки, цветочные клумбы, попрошайки, тележка Фредди с хот-догами, скейтбордисты, уличные музыканты, торговцы наркотиками, скамейки, киоски и телефонные будки — все куда-то пропало.
Аллея сгинула, но сама Перл-стрит никуда не делась. Просто она вновь стала такой, какой была много лет назад — до того, как ее замостили кирпичом, разбили клумбы и пустили уличных музыкантов. Свернув на нее, я медленно поехал по безлюдному бульвару, разглядывая аптеки, скромные магазины готового платья и недорогие ресторанчики, выстроившиеся вдоль тротуаров там, где уже давно обосновались роскошные бутики, магазины подарков и дворцы мороженого компании «Хааген-Датс». Все это напоминало мне Перл-стрит начала семидесятых — именно так она выглядела, когда я переехал в Боулдер.
Потом я проехал мимо стейк-хауза Фреда, где мы с Марией изредка ужинали по пятницам, если у нас оставалось немного денег, и понял, что это настоящая Перл-стрит начала семидесятых. Фред, в конце концов, признал себя побежденным, сдался, не в силах вносить такую же арендную плату, какую платили модные бутики, заполонившие вновь созданную прогулочную зону. Когда это было?.. По меньшей мере, лет пятнадцать назад.
Еще одно подтверждение своей безумной догадке я получил, увидев старый кинотеатр «Арт Синема», в котором шла картина Бергмана «Шепоты и крики», хотя я помнил, что он перестал быть нормальным кинотеатром лет десять назад. В каком году вышли на экран «Шепоты и крики», я точно не знал, но мне казалось, что мы с Марией смотрели его еще до переезда в Боулдер, году этак в шестьдесят девятом, вскоре после моей демобилизации.
Мне не хочется перечислять все прочие странности: автомобили старых марок у тротуаров, устаревшие дорожные знаки, антивоенные граффити и «куриные лапки» на стенах домов, — да я и сам в тот день не пытался составить подробный список. После Перл-стрит я ехал так быстро, как только мог, спеша поскорее попасть в свою квартиру на Тридцатой улице, и лишь мельком отметил, что сквер Кроссроудз в конце бульвара Кэньон, хотя и никуда не исчез, был все же значительно меньше, чем мне помнилось.
Здания, в котором находилась моя квартира, вообще не было.
Несколько минут я стоял в своем открытом джипе, рассматривая пустыри, деревья и старые гаражи, которые врастали в землю на том самом месте, где должен был находиться мой многоквартирный дом, и боролся с желанием закричать или завыть. И дело было вовсе не в том, что вместе с домом куда-то подевались моя квартира, вся одежда и кое-какие мелочи, которые были дороги мне как память о прошлой жизни (несколько любительских фотографий Марии, на которые я все равно никогда не смотрел, медали и значки, завоеванные в софтбольных баталиях, и грамота финалиста конкурса «Учитель года-84») — дело в том, что вместе с домом куда-то исчезли мои четыре бутылки со скотчем.
Только потом я сообразил, насколько глупой была подобая реакция, и поехал к ближайшей винной лавке, которую смог найти — старому семейному магазинчику на Двадцать восьмой улице, возле которого еще вчера был разбит небольшой скверик. Войдя в незапертую дверь, я для очистки совести немного покричал, и когда никто не откликнулся, что меня нисколько не удивило, взял с полки три бутылки «Джонни Уокера». Потом, оставив на прилавке кучу банкнот (может быть, я и псих, но не вор), я вышел обратно на стоянку, чтобы наконец выпить и как следует обдумать случившееся.
Должен сказать, что никакой внутренней борьбы во мне не происходило. Я сразу понял, что все вокруг каким-то образом изменилось.
Идея, что я умер или попал в некий «забытый год» (как в сериале «Даллас», шедшем по телевизору несколько лет назад) и что я вот-вот проснусь, услышу, как Мария плещется в душе, а Алан возится с игрушками в гостиной, и пойму, что моей учительской карьере ничто не грозит и что жизнь моя снова в порядке, мною даже не рассматривалась. Нет, все это существовало в действительности — и моя не- задавшаяся жизнь, и это странное место. Я не сомневался, что нахожусь в самом настоящем Боулдере, только этот Боулдер выглядел постаревшим на двадцать пять лет. И, надо сказать честно, я был просто потрясен тем, каким убогим и провинциальным оказался этот городишко.
Маленький, жалкий и пустой… Над Флэтайронскими горами кружили какие-то крупные крылатые хищники, но в городе стояла мертвая тишина. В неподвижном летнем воздухе не раздавалось ни отдаленного гула автомобильных моторов, ни гудения реактивного лайнера в вышине, и только теперь я осознал, насколько привычен этот шумовой фон для слуха коренного горожанина.
Разумеется, я не знал, виновато ли в случившемся стихийное возмущение пространственно- временного континуума или дефект хроно-синкластического инфундибулума, однако у меня было сильное подозрение, что нет. Я был почти уверен, что все это имеет какое-то отношение к Келли Дэйл. Именно к такому выводу я пришел, когда первая из трех бутылок «Джонни Уокера» наполовину опустела.
Потом зазвонил телефон.
Это был старый телефон-автомат, висевший на стене винной лавки в двадцати шагах от меня. Даже чертов телефон был другим — на стекло открытой укороченной кабины был нанесен логотип телефонной компании «Белл», а не «Ю. Эс. Уэст» или кого-то из их конкурентов; на металлических частях тоже красовалась эмблема «Белл». Одного взгляда на эту будку было достаточно, чтобы вызвать у меня легкий приступ ностальгии.
Я дал телефону позвонить двенадцать раз и только потом поставил бутылку на капот джипа и не спеша двинулся к будке. Возможно, думал я, сам Господь Бог решил обратиться ко мне и объяснить, что я умер и был отправлен в чистилище, поскольку ни для рая, ни для ада я не подхожу.
— Алло?..
Возможно, мой голос звучал немного странно. Мне, во всяком случае, так показалось.
— Привет, мистер Джейкс.
Это, конечно, была Келли Дэйл. Да я, конечно, и не рассчитывал, что ко мне обратится Господь.
— Что происходит, девочка?
— То, что я спланировала, — произнес ее негромкий мягкий голос.
— Вы готовы начать игру?
Я обернулся через плечо на оставленную бутылку и пожалел, что не захватил ее с собой.
— Игру?
Я оставил трубку болтаться на проводе, вернулся к машине, глотнул из бутылки и снова подошел к автомату.
— Ты еще здесь, девочка?
