либо детские сказки… Иными словами, научное мировидение играло роль второй строки на знаменах целого поколения, было всеобъемлющей питательной средой для фантастов.
Буйное цветение фэнтези в 90-х потеснило науку, но на ее место поставлена была отнюдь не вера в магию.
На смену пришел эзотеризм и представление о реальности, как о чем-то текучем, бесформенном. Наиболее яркий представитель — Виктор Пелевин, буквально популяризировавший некоторые эзотерические концепты и фактически воссоздавший жанр эзотерического романа. Ощутимо эзотеричны тексты Г. Л. Олди. А для тех, кто не счел для себя возможным оставлять прежнее мировидение, оставалась борьба с эзотеризмом, не предполагавшая какой-либо альтернативы.
Другое дело — этика. В 80-х она слегка мимикрировала в фантастической литературе под «социальные проблемы», а в 90-х и эта прозрачная вуалетка оказалась не нужна. Напротив, накал этических страстей в литературе забивал даже эзотерику. Для первой половины 90-х вопросы «Кто виноват?» и «Как нам после этого жить?» занимали десятки миллионов людей. Великое брожение умов требовало от фантастики отвечать на эти вопросы, освещать каждый возможный нюанс и даже, если угодно, «бежать впереди волны». Этическому вектору наша фантастика обязана многим замечательным произведениям. «Этики» составили славу «четвертой волны»: Андрей Столяров, Евгений и Любовь Лукины, Вячеслав Рыбаков, Эдуард Геворкян, Андрей Лазарчук. Очень характерное название и у романа С. Витицкого «Поиск предназначения или 27-я теорема этики» (1995). Да и формулировка проблемы в ней плоть от плоти перестроечных-постперестроечных лет. На крайне жесткой постановке этических вопросов выросло харьковское течение НФ — прежде всего Г. Л. Олди. В лучших своих романах «этиком» выступал Сергей Лукьяненко. Наконец, последний яркий всплеск, подаренный нашей фантастике «этиками», — творчество Марины и Сергея Дяченко.
Во второй половине 1990-х тематика морального суда стала понемногу выцветать: во-первых, под давлением неприятных финансовых обстоятельств вроде кризиса 1998 года; во-вторых, из-за страшной чеченской войны; в-третьих, просто из-за того, что рынок насытился и перенасытился этикой во всех позициях. Тогда же и эзотерика замедлила триумфальное шествие по России. Девизы вроде «расширения сознания», «выбора истинного пути», «отказа от замшелых традиционных ценностей», «обретения сверкающих сокровищ Востока» стали все чаще вызывать сарказм и раздражение. И здесь причины понятны. «Дорогие россияне» твердо усвоили: есть такая штука, как «тоталитарная секта», и поскольку черт их разберет, какая из них тоталитарная, а какая безобидно расширяет сознание восточными сокровищами, надо бы ото всех держаться подальше. На всякий пожарный. Чтобы все потом не кончилось пошлым ордером на арест или не менее пошлой пустотой в карманах. И, конечно, христианство за эти годы укрепило свои позиции, а для него эзотерика — род бесовского лукавства.
Таким образом знамена, реявшие не менее десятилетия, покинули зенит. Кто тут временные? «Караул устал!» Смена поколений — вроде смены сезонов, она неостановима. И каждому году суждено узнать свое 31-е декабря. Так что прощай, «generation Р», твое лето переломилось: «new generation» на пороге. Разумеется, «смена знамен» не означает ухода из литературы творческих личностей, принадлежащих «ушедшей весне». Они продолжают радовать читателей своими книгами. Просто их идеалы лишаются духовного доминирования.
Интерес к вопросам этического свойства понемногу уступает место чистой психологии. Казалось, литера-тура и наука совокупными усилиями ответили на вопрос, что являет собой человек Нового времени. Представлялось более важным решить, где проходит граница общечеловеческой нравственности. Теперь растет иное настроение: задачка «что представляет собой?..» то ли решена халтурно, то ли ответ начина-ет устаревать, и тогда психологи имеют шанс поста-вить очень серьезный диагноз — печальный исход самого Нового времени.
С эзотерикой беда иного свойства: в России она необыкновенно быстро приобрела облик вещи морально устаревшей, небезопасной и до крайности неэффективной. Мистика обещает опыт непосредственного общения с божеством. Способ куда проще эзотерического: зайди в церковь на соседней улице, в мечеть или синагогу, прими участие в богослужении, и ты уже включен во всемирную мистерию, объединяющую Бога и общины верующих. Эзотерический путь, помимо бытовых неудобств (шарлатаны, большие расходы, пребывание под чужим контролем), беден чисто эстетически. Слова «тайна» и «давай, самосовершенствуйся», в сущности, исчерпывают всю эзотерическую эстетику. Все остальное — преодоление иллюзий, подготовка к встрече с Ее Величеством Пустотой. Массовое сознание утомилось от эзотерики: «Вы что-то там внутри ваших группочек знаете? Вы обязаны таиться от непосвященных и несовершенных? Ну и таитесь. А мы будем жарить колбасу и водить детей на карусели».
Важной переходной фигурой, своего рода мостиком от одного поколения к другому, стал Александр Громов. С одной стороны, многими была позитивно воспринята его тяга к старой доброй НФ, а также его здравомыслие, бесконечно далекое от многомудрых хитросплетений магии и эзотерики. С другой — Громов совсем не этик. Для него логика стоит на несколько уровней выше. Прежде всего ею руководствуются громовские персонажи, разрабатывая тактику и стратегию жизни.
Очень разные фантасты, желая того или нет, оказались в роли представителей очередной генерации. На их знаменах легко различить слова «психология» и «мистика».
Это прежде всего Олег Дивов и Елена Хаецкая.
В эссе «Как я был экстрасенсом» (2000) Дивов высказал свою чувствительность к сфере мистического как нельзя более ясно. Не менее очевидный интерес к психоанализу виден уже в первом его романе — «Мастер собак» (1997). Именно фантастические романы Дивова предлагают наиболее полный литературный портрет современного мужчины, со всеми соблазнами, со всей грязью, которой в несколько слоев покрыт его путь с самой юности и которую ему придется пройти — желательно не запачкавшись. Точная и выразительная лепка психологии мужчин-персонажей — самый сильный козырь в колоде Олега Дивова. Он рисует идеал мужчины наших дней: быть мастером, «служить и защищать», а потом отыскивает для своих героев разные варианты modus vivendi, способствующие реализации этого идеала в рамках возможного, т. е. в рамках психологии современного человека, погруженного в гущу современной жизни.
С несколько меньшей выразительностью, но столь же динамично решает сходную литературную задачу писательский дуэт, работающий под псевдонимом Виктор Бурцев.
Елена Хаецкая начала двумя романами, более или менее укладывающимися в традиционную фэнтези, и даже заслужила славу одной из «матерей русской фэнтези». Но лишь небольшой роман «Мракобес» (1997) в полной мере показал возможности ее таланта. На страницах этой книги мистическое мировосприятие сказывается в ощущении необыкновенной близости Бога, благого Судии в христианском понимании. Другой пример — повесть «Бертран из Лангедока» (2001). Один из центральных ее эпизодов — чудесное спасение крестоносца, заблудившегося в пустыне. Хаецкая приводит читателя к мысли, что любовь к Богу отнюдь не является монологом, и даже самая несовершенная ее версия способна вызвать ответную реплику… Вместе с тем как психолог Елена Хаецкая фотографически точна. Это уже отмечалось, например, в откликах на ее романы «Вавилонские хроники» (1997) и «Анахрон» (совместно с В. Беньковским, 1999).
К новой генерации принадлежат и многие другие, например: Наталия Ипатова, Ольга Елисеева, Александра Сашнева.
Ипатова в романе «Король-Беда и Красная Ведьма» (2002) показала способность к тонкой психологической профилировке персонажей. Собственно, сверхзадача романа сводится к составлению двух чрезвычайно сложных психологических формул (образы главных героев) и установлению диалога между ними. Елисеева, одна из характерных представительниц сакральной фантастики, едко высмеяла в повести «Дерианур» (2001) масонскую ветвь эзотерики; напротив, христианская мистика как основа ее мировосприятия отлично видна в романе «Хельви — королева Монсальвата» (2001). Александра Сашнева в романе «Наркоза не будет» (2001) восстанавливает заэзотерроризированному текучему миру его естественную твердость; склонность к «психологическому письму» очевидна и у нее.
Никто из перечисленных фантастов никак не проявил себя на почве гуманистической этики Нового времени. Все они чужие в этой сфере. Все они могут сыграть этическую составляющую текста, но с