— Здесь прохода нет, места — запретные, понимать должен.
— Хочу обратиться к какому-нибудь мастеру. К ремесленнику. Пусть испытает, на что я способен.
— А у меня приказ. Если ты немедленно не уберешься с глаз долой, я тебя задержу. За сопротивление царской страже.
— Но я же не хочу ничего дурного… Позвольте мне… Пусть бы меня испытали…
— Убирайся отсюда!
Жар обвел глазами ближние пригорки.
— И не вздумай искать лазейку. Там-то уж точно не пройдешь. Пристрелят тебя.
Жар молниеносно представил себе картинку: вот он валит стража ударом с правой и тут же падает на землю, уворачиваясь от стрелы и не оставляя второму воину времени натянуть лук по новой. А потом пробиваться к воротам. Но сколько еще лучников придется убрать, прежде чем он доберется до входа в селение?
Злясь, он пошел по той же дороге назад.
Дойдя до места, где лучники уже не могли его видеть, он нашел камень и уселся на него. Кто-то же когда-то появится на этой тропе. И, глядишь, станет понятно, как все-таки добраться до этой деревни.
Мать Жара все глаза выплакала, рыдая часами, как. Ни старались дочери ее утешить. Отец же думал о том, что придется нанимать батраков, и не менее чем троих, чтобы заменить юного исполина. Разъяренный отец никак не унимался: злость на неблагодарного сына не проходила, поэтому он отправился к писцу, чтобы продиктовать распоряжение о наследстве. Объявив свое решение неумолимым и окончательным, селянин заявил, что, согласно закону, он лишает своего сына Жара всяких прав на наследство и передает эти права супруге своей, каковая будет вправе распорядиться унаследованным имуществом по своему усмотрению. Буде же супруга его умрет прежде его самого, то имущество, разделенное на равные части, унаследуют три его дочери.
Но и переписав завещание, земледелец не успокоился — уж очень крепко обидел его сыночек. Унизил. Посмеялся. Над отцом родным посмеялся. Но раз уж Жар рехнулся, надо его образумить. А лучше всего привести его в чувство может только власть, бесспорная и неоспоримая. Царская.
Вот почему отец бунтаря пошел затем к распорядителю общественных работ, придирчивому и недоброму на язык писцу, который день ото дня становился все сварливее. Этот чиновник, занимавший место очень хлопотное и далеко не благодарное, давно добивался, чтобы его перевели в город, на восточный берег, но, как ни пускался он во все тяжкие, любые козни и хлопоты кончались ничем, и он так и торчал в здешней дыре. Ему полагалось следить за порядком в оросительной сети, то есть заставлять население в месяцы, предшествовавшие разливу Нила, чистить каналы и укреплять насыпи и плотины, расходуя на эти работы как можно меньше казенных средств. Добровольцы встречались ему почему-то не очень часто, и потому приходилось объявлять общественные работы обязательными и предписывать домовладельцам и хозяевам усадьб и поместий отрабатывать положенное число часов; за эти тяготы казна расплачивалась разовым сокращением податей. Споры с обложенными повинностью селянами затягивались донельзя, отнимали попусту силы и сильно докучали.
Поэтому, увидев папашу Жара у своего дома, писец приготовился к очередному потоку жалоб и стенаний, перемежаемых выкриками и обвинениями.
— Я тебе надоедать не стану, — с порога объявил земледелец, — но ты мне должен помочь.
— Какие вопросы! — отозвался чиновник. — Только учти: закон есть закон, и он нелицеприятен, пусть мы с тобой много лет как знакомы. Если землевладельцы станут увиливать от общественных работ, не понимая, что без них никак нельзя, то вся польза от разлива пойдет насмарку, а там и до крушения Египетского царства рукой подать.
— Да я не спорить с тобой пришел. Про сына поговорить хочу.
— Так твой сын освобожден от общественных работ.
— Он бросил хозяйство.
— Чего ради?
— А то я знаю… Говорит, рисовальщиком буду. Жалко-то как: мой бедный сын ума лишился.
— Говоришь, он уже не глядит за твоим скотом и не пасет его?
— То и говорю!
— Дурость какая!
— И мать его как просила, и я сам. Без толку. Ушел.
— Плеткой поучить маленько. А лучше — палкой. Глядишь, и поумнеет.
Земледелец только головой покачал:
— Рад бы. Но ты же знаешь, какой он здоровенный… И если что, сразу кулаки в ход. Веришь ли — на меня замахнулся.
— Сын поднял руку на отца! — с чувством воскликнул чиновник. — Да такого в суд волочь надо — пусть влепят ему так, чтобы мало не показалось!
— Нет, я лучше придумал.
— Скажи.
— Раз уж он мне теперь не настоящий сын и раз уж он ушел из дому, чего ради ему такие послабления? Ну, освобождение от общественных работ…
— Уж на работы-то я его призову. За мной дело не станет.
— Можно и еще лучше сделать.
— Как?
Ходатай понизил голос.
— Этого бездельника надо проучить как следует… Я не прав? Если его хорошенько наказать, то мы спасем его от куда худших выходок. А если мы пустим дело на самотек, то мы же и виноватыми окажемся. А малый пропадет.
Писец спорить не стал.
— Что предлагаешь?
— Положим, ты послал Жара на обязательные работы. А он идти не хочет… Это же неповиновение власти, так? И ты вправе вызвать ватагу молодцов, и те потащат его в темницу, а там-то уж он скоро и образумится.
— Это можно… Сделаем. А что мне за это будет?
— Дойную корову приведу.
У чиновника рот наполнился слюной. Такое богатство, можно сказать, маленькое сокровище — за сущую безделицу.
— По рукам.
— Ну и, понятное дело, пару-другую мешков с зерном добавлю. Надо спасать Жара. Надо, чтобы Жар вернулся в хозяйство.
4
Что-то сырое и мокрое, как лягушка, проползло по его лбу, и Жар поспешил открыть глаза.
Рыжий пес обнюхивал чужака, но нападать на него, похоже, не собирался. Солнце еще не зашло, но вечерний ветерок уже принес речную прохладу на западную окраину Фив и на дорогу, идущую к Месту Истины.
Молодой человек потянулся было к животному, чтобы погладить охристую шерсть, но собака, услыхав цокот подкованных копыт, отскочила в сторону. Сотня ослов мерной поступью продвигалась к деревне мастеров. Возглавлявший процессию седой человек явно знал дорогу как свои пять пальцев и прекрасно управлялся с четвероногими.
Жар восхищенно глядел на проходящий караван. Этим людям, в отличие от него, не надо было бояться охраны и укреплений.
Чуть приотстав от каравана навьюченных ослов, шагали вереницей водоносы. В правой руке каждый
