— Но коль скоро она вам известна…
— А если я дал честное слово никому другому не говорить о ней?
— Я из числа других могу быть, кажется, исключением, так как вы сами много раз уверяли меня, что смотрите на меня, как на самого себя.
— Гм! Оно, конечно, я говорил это… Ну, так поклянись мне, что будешь нем, как рыба, и никому и глазом не моргнешь о том, что узнаешь сейчас.
— Клянусь и обещаю все, что хотите!
— Хорошо! Так вот в чем дело, голубчик: этот Ли Ванг направляется туда, где находится дворец Квангов, чтобы найти там «кольцо власти»; найдя его, он намерен провозгласить себя Квангом, в чем, я полагаю, будет иметь успех, потому что тот, кого сделал своим наследником покойный Фо, не имеет, как европеец, никакого значения в глазах китайцев, смотрящих на всех иностранцев вообще как на варваров.
— Значит, мы, в настоящем нашем положении, действуем во вред господину Бартесу?
— Не мы, а Ли Ванг, хочешь ты сказать.
— Не будем играть словами! Сознательно или бессознательно, но мы тут все, начиная с Ли Ванга и кончая последним матросом, действуем более или менее во вред Бартесу… Оставим, впрочем, в покое других, а обратимся исключительно к вам: не может быть, чтобы вы только из любви к приятным морским прогулкам решились пуститься в плавание на этой прекрасной яхте; нельзя также предположить, чтобы вы пожелали сопровождать Ли Ванга единственно для того, чтобы составить ему компанию в его путешествии к этому таинственному дворцу. Выходит, стало быть, что вы имеете свою цель в его предприятии, и вот эту-то цель и соблаговолите открыть мне, чем и докажете ваше ко мне доверие… Начинайте же, не тяните долго и не останавливайтесь на полпути!
— Так что же, я и открою тебе ее, потому что ты не менее меня заинтересован в ней.
— Это любопытно!
— Скажи сначала, чего бы ты желал за свои услуги тем, кто послан нашим правительством по важному делу, очень важному… а именно по делу возвращения короне одной драгоценности, называемой «Регентом», о чем ты уже отчасти знаешь?
— Я бы желал полного прощения и, по истечении двух лет службы в полку сенегальских стрелков, эполеты подпоручика, Так как моя вина, за которую я сослан, есть нарушение военной дисциплины, а не преступление, пятнающее честь.
— Ну так вот, милейший мой, все это зависит от настоящего нашего путешествия…
— Опять загадка!
— Ты не даешь мне докончить! Сейчас я все объясню тебе подробно…
— Извините, но вы говорите так длинно, как будто придумываете какую-нибудь вымышленную историю, чтобы угостить ею меня.
— Нисколько! Я тебе открою сию минуту подлинную правду, потому что, повторяю, смотрю на тебя, как на сына. Итак, да будет тебе известно, что, лишь только Ли Ванг овладеет «кольцом власти», банкир Лао Тсин возвратит мне «Регент», который отдан ему китайцем на хранение до этого события, столь важного в китайском мире. А овладеть «кольцом власти» — это то же, что стать Квангом, пойми ты это! Тогда Бартес, как иностранец да еще как беглый преступник, будет устранен с этого слишком высокого для него поста, а мы с тобой возвратимся на родину, где и получим награду за наши услуги! Понял ты теперь, куда и зачем мы плывем и какое решающее значение имеет это, немного глупое, путешествие не только в нашем деле, но и в целой нашей жизни?
XIX
ГРОЛЯР ЕЩЕ ДОЛГО ГОВОРИЛ О ВАЖНОСТИ поручения, возложенного на него французским правительством, и о том, как ему, Ланжале, можно сделать блестящую карьеру, пристегнув себя к этому важному поручению, для чего он, Гроляр, дает ему полную возможность; но Парижанин уже не слушал своего патрона, выведав от него самое главное. Он теперь желал, чтобы Гроляр поскорее ушел от него — ему необходимо было остаться одному для зрелого обсуждения того, что он узнал от «маркиза»… Он прикинулся, что сон одолевает его, и даже сделал вид, что уснул. Тогда полицейский сыщик с добродушной улыбкой ушел наконец из его каюты, сказав себе вполголоса: «Этот бравый малый уже спит! Не будем ему мешать, а лучше завтра возобновим нашу беседу!»
Как только он ушел, Ланжале вскочил с постели и, заперев дверь на задвижку, уселся на край кровати, погрузившись размышления. Он не мог ни на чем сосредоточиться в этом хаосе самых разнообразных мыслей, возбужденных открытием ему Гроляром тайны их путешествия… Итак, они не более как сопровождают Ли Ванга в его экскурсии за «кольцом власти»! Может ли это быть? И если это правда, в чем нельзя сомневаться, то как ему быть теперь, какого образа действий держаться? Необходимо посоветоваться с кем-нибудь, например с Порником, который не менее его будет поражен этим открытием… И Ланжале вышел из каюты на палубу, чтобы освежить кстати голову, горевшую от хаоса неожиданных для него мыслей.
В особенное недоумение повергло его кажущееся противоречие между преданностью банкира Лао Тсина Бартесу и его намерением оказать в то же время услугу Ли Вангу, очевидному сопернику и врагу молодого Кванга. Как это согласуется? Он оберегает Бартеса от всяких опасных случайностей — и в то же время не прочь содействовать претенденту на место главы Общества Джонок добыть «кольцо власти», которое и даст ему возможность занять это место. Как это понять, что это значит?.. Неужели Лао Тсин не таков на деле, каким кажется на словах, и ведет какую-то непонятную двойную игру?..
На палубе благодаря свежему ночному ветру мысли Парижанина прояснились. Он припомнил слова Лао Тсина, сказанные ему во время их беседы в павильоне: «Придет время — и изменники будут наказаны, заботу о чем я беру на себя!»
Значит, если яхта, по приказанию Лао Тсина, как бы содействует планам Ли Ванга, везя его на поиски «кольца власти», то здесь надо понимать нечто иное, противоположное, может быть, планам этого честолюбца и изменника… Еще лучше — не трудиться более над разрешением этой загадки, а верить в добро и ждать, потому что Лао Тсин благороден, честен и постоянен в своих словах и симпатиях, раз выказанных им.
Рассудив таким образом, Ланжале поднялся на мостик, где было еще свежее, чем на палубе. Было около часу ночи, и погода стояла прекрасная. Яхта легко скользила по совершенно спокойному морю, оставляя за собой светлый след…
На мостике Ланжале увидел Порника, занятого своей службой, потому не решился заговорить с ним, зная, что друг его не любит этого. Порник давно уже перестал «забавляться вином» — под влиянием тех же серьезных и неотвязных мыслей, которые изведал и Ланжале.
Парижанин опять сошел на палубу и увидел Сарангу. Малаец относился к нему с полным вниманием, помня приказание Лао Тсина спасти его во что бы то ни стало. Заметив подходящего к нему Ланжале, он приветствовал его своим «саламом», на что Парижанин ответил тем же.
— Отличная погода! — сказал Ланжале. — Как нельзя более удобная для плавания.
— Да, и наша яхта отличное судно, капитан! — отвечал Саранга.
Для малайца все белые были капитанами.
— Да, это правда! Я никогда не видел ничего подобного ей!
— Ни в Батавии, ни в каком другом месте нет ни одного судна, которое могло бы ходить быстрее нашей яхты! — с гордостью заметил малаец.
— Кстати, — спросил как бы ненароком Ланжале, — не знаешь ли ты, когда мы придем?
Саранга пытливо посмотрел на Парижанина, готовясь и ему сказать то же, что и другим, то есть отделаться уклончивым ответом, но вдруг Ланжале осенила неожиданная мысль, и, наклонясь к малайцу, он таинственно шепнул ему:
