Станислав и Евгения недавно поженились. Колхоз помог им купить полдома. В комнате пока что без обновок, и обои надо менять: повытерлись. Но вещи уже прочно заняли каждая свой угол, на много лет установив приглянувшийся хозяевам в день переезда сюда порядок.
— Вы садитесь, — приглашает Станислав, обмахивая рукавом табурет. — Пожалуйста, Иван Васильевич…
Да, не жил бы Станислав Камаев здесь, не был бы хозяином этого пускай скромного, но уже своего домашнего очага, если бы не Иван Васильевич Белокуров, сельский участковый уполномоченный.
Станислав подмигивает жене: собирай-ка на стол.
— Нет, нет, — протестует Иван Васильевич. — Я только передохну у вас, ехать мне надо…
Минувшей осенью Станислав со своим горластым дружком Юрием Авериным выпили в обед. Удалыми себя почувствовали. А когда зоотехник пристыдил парней, накинулись они на него с пьяной злобой, так что еле мужики оттащили.
Тогда и познакомился Иван Васильевич со Станиславом. Правда, и раньше встречал он этого парня, знал о нем то, чего не знали многие: что вырос он без матери и отца, все добро его на нем, зарабатывает достаточно, но все, что получает, тратит с дружками на водку. Знал, что парень-то вообще с головой и руки у него до работы легкие.
Все это, не тая, Иван Васильевич рассказал на колхозном собрании и убедил многих, что горячиться и торопиться с решением не следует. Если на глазах ломается судьба человека, нельзя ли дать ей выпрямиться? Молодого коня сто раз перековать можно.
Поспорило собрание, поколебалось — первый раз принимало оно такое решение — и постановило: если Станислав клянется быть хозяином над собой, — взять его коллективно на поруки и помочь устроить ему жизнь.
И вот — все устроилось…
Иван Васильевич поднимается, чувствуя, что он засиделся, что хозяева тоже спешат.
— Загляну как-нибудь в другой раз.
Все-таки очень большая, хотя и незаметная для чужих, перемена произошла в этом зеленом домике. Нет, не только внешне из года в год хорошеет Красномылье!
ДОРОГА ЕЩЕ НЕДАВНО РАЗМЫТАЯ весенними дождями, отвердела и сузилась. Уже нет нужды выбирать, где проехать, где объехать, — можно гнать напрямик. Только плетеный кузов брички раскачивается, подскакивает на колдобинах.
Теплый ветерок притронулся к щекам Ивана Васильевича. Бричка выехала на пригорок.
Впереди, вдоль черной ленты вспаханной земли, двигался трактор. Грачиная стая следовала за ним по свежей борозде; птицы вспугивали друг друга, перелетая ближе к плугам.
Дальше — еще трактор. Он стоял возле узенькой черной ленточки — больше не осилил. Птиц вокруг него не было. Трактор торчал среди поля, как вывороченный из земли камень: приметно и ненужно.
Иван Васильевич оставил на дороге бричку и пошел напрямик к неподвижному трактору. Поле было утыкано кукурузными пеньками, словно кто-то наметил колышками аккуратные прямые стежки. Пеньки трухляво расплющивались под ногами. В воздухе, разогретом утренним солнцем, весело звенели жаворонки.
— Эгей! — крикнул Иван Васильевич, крикнул будто бы и жаворонкам, подбадривая их, и трактористу, который наполовину влез в мотор.
Тракторист поспешно выпростал голову из-под капота, обернулся и, не слезая с гусеницы, спросил:
— Кого зовешь?
— Тебя, тебя, Кузьма Егорыч. Что встал вдруг?
Усы тракториста раздвинулись в усталой усмешке.
— Какой же это ремонт машины! Два раза чихнула-весь дух вон! Ты посмотри, посмотри-ка, Иван Васильевич, все проволочки соединены, гайки закручены, краской помазаны. Где больное место — не найдешь. Что ж я, обязан полный разбор нутра производить? Не инженер я, Иван Васильевич, осуществлять разбор мотора. У меня есть всего лишь один техминимум знаний.
Он спрыгнул наземь, сунул грязные кулаки в карманы и снова начал жаловаться:
— Утром по всем буграм гудение: пошли, значит, кругом поля бороздить. А мне, как псу у конуры: скули не скули — уйти некуда. Жди ремонтников…
Ждал он, видимо, давно. Земля на гусеницах обсохла и, если задеть ее, пылилась легким дымком.
Иван Васильевич положил на гусеницы перчатки, одну на другую, и, подпрыгнув, встал на них вздрагивающими коленями. Определил: трактор недавно отремонтирован. Какие же тут могут быть поломки?
— Помоги, Иван Васильевич, ты человек бывалый, должен во всем разбираться, — доверчиво уставился на него тракторист.
— Не понимаю я тут всех тонкостей, — окунулся в мотор Иван Васильевич. — Моя техника вон, четырехногая…
Тракторист привстал на цыпочки, пробуя заглянуть под руки Ивана Васильевича: что он делает? Попросил:
— Ты там царапиной пометь, в котором месте слабина. Чтобы мне потом сразу знать.
Иван Васильевич выдернул из-под колен одну перчатку, всунул в нее руку и, морщась, начал отвинчивать что-то. Кузьма Егорыч участливо глядел снизу на его лицо и вслед за ним тоже морщился.
— Ключ подать? — предложил он.
— Не нужно, — Иван Васильевич вынул из-под капота толстую шайбу и шумно продул ее. — Просто смазки многовато… Перекорми лошадь — тоже не поедет.
Тракторист растопырил кулаки в карманах брюк — получилось галифе. Он так и стоял, изумленный заключением случайного гостя. Затем смущенно потоптался и полез в кабину трактора.
Иван Васильевич спрыгнул на вспаханную полосу.
Трактор фыркнул, вскинул носом и задрожал, потом шевельнул, гусеницами, присел; растопыренная пятерня плугов зачерпнула пласт земли и вывернула его белыми корнями наружу.
— Идет! — одобрил Иван Васильевич и зашагал сбоку, спотыкаясь о кукурузные пеньки.
На вывороченных комьях засверкали жемчужные нити инея. Тракторист торжествующе взглянул на милиционера и остановил трактор. Не заглушая мотора, выбрался на скользкую, заблестевшую гусеницу.
— Все исправно! Ну, спасибо. И как это ты?
— В колхозе, чай, живу всю жизнь… Ты уж при мне сделай круг, до дороги и обратно, я посмотрю. Плужками на какую глубину берешь?
— Не беспокойся, Иван Васильевич, норму не нарушаю. В тютельку.
— Ну и плохо, Кузьма Егорыч. Надо бы уголок немного больше против нормы ставить. Смотри, как надо…
И он зашагал к плугам. Кузьма Егорыч спрыгнул и поспешил следом за ним.
ДВЕРЬ БЫЛА ПРИОТКРЫТА. Парень пихнул ее ногой, чтобы она во всю ширь распахнулась перед ним, встал на пороге и, равнодушно познакомившись взглядом со всем, что имелось в комнате, в последнюю очередь уставился на Ивана Васильевича:
— Скучаем, папаша?
— Входи, погрустим вместе, — спокойно пригласил Иван Васильевич.
Парень длинно шагнул и, не вынимая рук из карманов, сел, вытянув прямые в пыльных сапогах ноги поперек комнаты. Вытащил в ладони из кармана паспорт и трудовую книжку, раздвоил их в руке и издали, словно битые карты, кинул на край стола так, чтобы Иван Васильевич потянулся за ними. А сам стал безразлично рассматривать, как шевелится носок его сапога.
— Я к тебе, папаша, — не поднимая глаз от сапога, наконец, заявил он. — Говорят, звал ты меня. Давай, занимайся мною. Другим уже надоело заниматься!
