открыто вам!
Она молчала, и он решил, что должен злоупотребить ее молчанием. Он осмелился… но был остановлен с большей любовью, чем бывает та, что позволяет уступить.
— Нет! — сказала Мелита. — Я смущена, но я все еще отдаю себе отчет в том, что делаю, вы не одержите победу… Довольствуйтесь тем, что я считаю вас ее достойным, будьте же и вы достойным меня… Я вас возненавижу, если вы будете настаивать![37]
— Если я буду настаивать!..[38] Ах? Мелита…
— Ну хорошо! Сударь, что вы делаете?..
— Что я делаю…
— Тремикур, оставьте меня!.. Я вовсе не хочу…
— Жестокая! Я умру у ваших ног или же добьюсь…
Угроза была страшной, а ситуация еще более. Мелита задрожала, смутилась, вздохнула — и проиграла пари.
Сказано это было весьма твердо. Тремикур увидел, что надо повиноваться. И повиновался.
— Да, я буду достоин вас, — сказал он, подымаясь, — вы увидите страдания, которые я испытываю, и отныне границы моего повиновения будете определять вы сами.
То, что было после сказано между ними, легко угадывается, и передавать это было бы излишне. Тремикур отвез Мелиту домой. Пока они ехали, он не сделал ни одного движения, которое могло бы смутить Мелиту в ее искренних порывах. Она призналась ему в своих чувствах, признание было повторено и сотню раз подкреплено вздохами, вопросами, нежным трепетом. Прощаясь с нею, Тремикур был так очарован, что уже и не думал, что она могла бы одарить его чем-то большим. Он вернулся к себе, сразу же лег в постель и провел самую счастливую ночь из всех возможных. Пробудившись, он получил письмо. Он прочитал его; вот его содержание:
Простите ли Вы мне, сударь, если я похищу у вас дарованное мной прежде? Я чувствую, что у меня нет права забирать свой дар назад. Вы заслужили его, когда получили, и мои размышления не властны скомпрометировать вас. И тем не менее эти же размышления заставляют меня отважиться на поступок, который удручает меня сверх всякой меры. Я не думаю, что сей поступок сможет сделать вас несчастным, но мне не хотелось бы бояться этого, а решение, которое я принимаю, оставляет во мне сожаление, коего вы достойны.
В течение нескольких минут Тремикур был словно громом поражен этим письмом, затем он пришел в себя и велел ехать к ней. Но Мелиты уже не было дома, она уехала в деревню. Эта новость удвоила его жар, он пустился по ее следам, но ни увидеть ее, ни поговорить с ней ему не удалось. Он воспринял свою участь как человек, который не создан для того, чтобы лезть в окно или топтаться перед дверью; к тому же он увидел, что перемена эта была вызвана отнюдь не капризом, и ему захотелось насладиться собственным уважением к добродетели. Он написал письмо, которое мы здесь приводим, и уехал, как только вручил его одному из слуг.
История эта весьма своеобразна, признаюсь, но я осмелился бы тем не менее утверждать, что она может показаться походящей на вымысел только тем, кто склонен думать, будто не существует добродетельных женщин. Среди этих судей, плохо осведомленных и имеющих и того худшие намерения, есть немало таких, кому не подобает делать честь своим ответом, есть среди них и такие, кому можно отвечать, хотя они подчас весьма мало расположены признавать права других судей. И если бы я взял на себя этот труд, я бы им сказал: «Вы проводили долгое время в дурной компании, давайте же посетим вместе с вами и хорошее общество…» — «Мы и так бываем в нем ежедневно», — ответят они. — «Да, — продолжил бы я, — вы в нем бываете, но вы принимаете за него лишь ту легкомысленную, порхающую часть, которая избежала дурного общества то ли со скуки, то ли от тщеславия. Надо все изучить, во все глубоко погрузиться, и, когда вы соблаговолите взять на себя этот труд, краска стыда выступит у вас на лице при одном воспоминании о ваших изящных и непристойных эпиграммах».
Граф Мирабо. Рассказы
Оноре Габриэль Рикетти, граф де Мирабо [Honore Gabriel Riquetti; comte de Mirabeau, 1749–1791] — великий революционер и убежденный монархист, дипломат и тайный агент, «чудовище» (как его называла Мария-Антуанетта), «народный трибун» и «светоч Прованса», автор «Эссе о деспотизме» [ «Essai sur le despotisme», 1776] и «Декларации прав человека и гражданина» [ «Declaration des Droits de l’Homme et du Citoyen», 1789], а также статей и исследований в области экономики, истории и политики. А также ряда откровенно эротических текстов.
В молодости, насолив немалому количеству высокопоставленных лиц, умыкнув жену у маркиза де Моннье, бунтарь попал в руки правосудия и оказался заточен в Венсеннский замок, где провел более трех лет. С трудом вынося безделье, узник взялся за переводы из Тацита, Гомера, Боккаччо, а кроме того, написал несколько томов страстных писем к своей возлюбленной и ряд произведений, которые впоследствии живо заинтересовали Пьера Луиса и Гийома Аполлинера. Это романы «Мое обращение, или Образцовый либертен» [ «Ма conversion, ou Le libertin de qualite», 1783]; «Поднятый занавес, или Воспитание Лауры» [ «Le Rideau leve ou L'Education de Laure», 1786] (что-то вроде ответа на «Эмилию» Руссо), а также сборник новелл «EPOTIKA BIBAION» [1783].
Два рассказа Мирабо взяты из «EPOTIKA BIBAION» и свидетельствуют о самобытном стиле автора, далеком от вычурности и манерности XVIII века, о его недюжинном уме и цепкой наблюдательности.
Перевод Натальи Мавлевич. Перевод публикуемых рассказов выполнен по изданию «EPOTIKA BIBAION: contes erotiques» [Gecep — Le Cercle Poche, 2007].
Герцогиня
Итак, я свободен, вхож в разные круги придворного общества и озираю любопытным и зорким оком состоящих в них дам. Уроки маркизы не раз оказывались мне полезными [39]. Открылся бальный сезон, а я страстный любитель до танцев, однако же не принадлежу к числу избранных, и потому танцевать в домах вельмож мне не дозволено, зато я могу сколь угодно тешить себя наблюдениями. Как-то раз я получил приглашение в дом некой принцессы, в которой ясный ум сочетается с безупречными манерами и весьма чувствительным сердцем. Она, как показалось мне, была создана для того, чтобы внушать к себе прочную привязанность, но чересчур умна, чтобы это обнаруживать. Связывать себя в ее-то лета и с ее привлекательностью!.. Что скажет Амур? Для того ли вручил он ей свои стрелы, чтобы она держала их праздными или вонзила все в одно-единственное сердце, точно булавки в подушечку на туалетном столике? По некоторым признакам я догадался, что она к тому еще и великодушна, остроумна и наделена множеством талантов. Провидческий дар подсказал мне, что не в ее правилах стеснять себя в удовольствиях и что толика строгости в обращении с ней, пожалуй, пошла бы на пользу. «Да кто ж она?» — «Э, нет! Вы слишком многого хотите! Подите в театр, когда там дают „Гувернантку“[40], и вы увидите, как она исполняет любезную ее сердцу роль под восторженные аплодисменты публики».
Однажды, в компании мужчин, мы обсуждали меж собою танцующих, и я воскликнул: «Бог мой! Кто
