Мужчина захочет мужчину, а женщина женщину,
и все сотворят на глазах у всех…
Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,
люди займутся всеобщей торговлей, и каждая вещь
обретет свою цену — дерево, воды.
В подарок никто ничего не получит,
даже и зверь, только купить можно будет теперь.
Цена человека — не больше, чем весит он весь целиком на
продажу — как фунт задней части свиньи.
Кто ухо возьмет, кто сердце захочет.
Ничто тогда не останется свято — ни жизнь, ни душа.
Споры пойдут за кровь его и бренное тело,
будто стервятники падаль делить собрались.
Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,
изменит человек лицо Земли. Он будет считать себя
хозяином лесов и пастбищ, он пролетит все небо,
перепашет земли, избороздит все реки и моря.
Но земля станет бесплодной и голой,
воздух будет гореть и вода дурно пахнуть.
Жизнь будет вянуть —
человек уж растратит к веку тому всего мира богатство,
и станет он, как одинокий волк, жить в ненависти своей.
Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,
то даже дети будут на продажу. А некоторых возьмут
как жертву для гнусных наслаждений,
чтоб прикоснуться к юной коже.
С другими станут обращаться как со скотом ничтожным.
Неприкосновенная слабость ребенка будет забыта,
и тайна детства канет в Лету. Жеребенком он объезженным
предстанет, ягненком зарезанным, со спущенной кровью.
А человек будет знать лишь жестокость.
Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,
то взгляд и дух людей окажутся в тюрьме.
Они напьются пьяны и не заметят, как шаржем и отражением
плохих зеркал им правду мира вдруг заменят
и с ними будут делать то, что делают с овцой.
Тогда сбегутся хищники и птицы злые и сгонят в стадо их,
чтобы к обрыву легче довести и одного стравить с другим.
С них снимут шкуру, чтоб добыть их шерсть и кожу,
и если это человек переживет, душа его пребудет разоренной.
Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,
без веры править будут господа, безвинным немощным
народом помыкая. Они лицо свое сокроют и скроют имена.
Их замки неприступные укроются в лесах.
И участь каждого и всех они решать возьмутся.
Но никого чужого с собой не позовут в собранье,
чтобы решать порядок мирозданья. Каждый будет на деле
их крепостным, считая себя и рыцарем, мужчиной вольным.
И тех из них, кто из диких деревень с еретической верой
поднимется против, побьют, уничтожат и заживо сожгут…
Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,
болезни водные, болезни неба и земли настигнут человека
и сразят его. Он станет думать и о том, что сам разрушил,
и снова строить и хранить, что целое осталось.
Страшиться он будет тех дней, что дальше предстоят.
Но будет поздно — сетью плотною пустынь затянет Землю,
и вода уйдет так глубоко, что в страшный час
все разорвет собой, нахлынет как потоп, лишит всю Землю
завтрашнего дня, и воздух разорвет тела у самых слабых.
Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,
во многих тех местах, где землю сотрясет, все города
погибнут, уйдя под землю.
Все, что без совета мудрых построено когда-то, —
все будет снесено. Ил с грязью погребет селенья, земля
разверзнется под новыми дворцами.
Но человек, гордыней одержимый,
упрям и твердолоб, не будет слышать то предупрежденье,
посланье от Земли, как вновь и вновь она к нему взывает.
И новые пожары разрушат новый Рим, и бедняки и варвары
разграбят, несмотря на легионы, покинутые замки.
Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,
луч Солнца опалит всю землю и воздух
не сможет больше от огня его укрыть людей,
останется лишь только занавес дырявый
и свет сжигающий разъест глаза и кожу.
