дана была ему не от Бога. Но от Бога было то, что обернулась она против создателей своих. Тогда пригнали сердары на гору воинов с ручницами и дали залп по рубящемуся с янычарами кафиру, в которого, по общему мнению, вселились злобные джинны. Однако от выстрелов попадали замертво только те, кто рубился с ним, их не жалели глупые пули, взбесившемуся же кафиру они не нанесли вреда. У тех же, кто подходил близко, дабы бить наверняка, не хватало времени на перезарядку, и были они порваны оборотнем, не спасли их хитроумные трубки для стрельбы, неверными придуманные.
И помогали обуреваемому джиннами отступнику вилы Чертова города – трижды проваливалась земля под нападавшими, и падали они в раскаленный дым, сродни адскому. Вышел из леса даже медведь размера огромного да бросился на них, самого же Урхан-агу он не тронул. Еле завалили зверя бешеного. Сама земля, казалось, противилась тому, чтобы ступали по ней душегубы. Испившие же в горячке боя воды из источников падали замертво, ибо не знали они, что нельзя ее пить, и некому было сказать им об этом. Раз за разом накатывались на Чертов город янычары, и раз за разом отползали оттуда те, кто остался жив, и вид их был жалок. Не видели всего лазутчики, засевшие на склонах окрестных, но слышали они сабельный звон и примечали мелькавшие то и дело среди камней и кустов фигуры, и был там тот, кто перешел с темной стороны на светлую, весь в крови, своей и чужой, но живой на вид и непобежденный, и руки его работали не хуже, чем обычно, истребляя ненавистную ему плоть, а сабля если и тупилась, то брал он новую у поверженных им. А чтобы подкрепить силы, пил он кровь врагов своих и от того становился совсем безумным. И подвывал то и дело, подобно волку из лесу. Кричали ему снизу, чтоб сдался он, сохранив себе жизнь, ибо напрасным было противостояние, но он лишь хохотал в ответ, и зловещий смех его эхом отражался от скал, ибо и впрямь было ему смешно и непонятно, как можно предлагать сохранить жизнь тому, кто давно уже мертв.
Лишь к вечеру, когда солнце склонилось к закату, окрасив Зубы шайтана кровавым светом, стих звон на горе. Бой был кончен, выносили турки оттуда тела убитых, ибо не в их обычаях было оставлять их без погребения. Утверждали лазутчики, что убили-таки янычары оборотня, ибо живым он с горы не сходил. Кто-то видал даже, как тащили голову его, дабы поднести ее султану в знак того, что кафир понес достойную его проступка кару. Но иные говорили, что тело его вовсе не нашли, а голову для султана отняли у другого воина, предварительно изуродовав ее. Также говорили, что только благодаря магии бекташей удалось одолеть взбесившегося штригоя. Научили-де они других янычар слизать кровь с того клинка, коим был он ранен. От этой крови скоро и сами они стали такими же бешеными, как он, и смогли одолеть его, но поелику жажда крови уже сделала их буйными, не могли они взять его живым, а только растерзали на месте, после чего и сами были убиты по приказу бекташей ударом в спину. А еще пошла легенда, что как только упал оборотень замертво почти у самой вершины, явилась там старуха, вся в черном, накрыла своим платом истерзанное тело его и забрала с собой, и такова была ее сила – не от мира сего! – что даже янычары не посмели перечить ей. Всякое говорят, и каждый верит тому, что ему больше по нраву. Но в одном все лазутчики сходились – виновник событий сих в миг своей смерти испытал большое облегчение.
Во тьме вернулись турки к наскоро разбитым шатрам своим, что были поставлены недалеко от разоренной деревни Медже, – в самой деревне, населенной нынче злыми духами, даже турки боялись селиться. И не могли они немедля тронуться в путь, ибо не захоронены были еще тела правоверных, а горные дороги были трудны и завалены камнями и стволами деревьев, в горах же лютовали хайдуки и оборотни, и неизвестно еще, что было хуже. Так что выход отложен был на утро.
И летели весь день Аге янычар и султану послания, которые, будучи переданы через множество придворных мубаширов, искажались так, что противоречили сами себе, и сложно было разобрать, что ж такое на самом деле стряслось у этой проклятой деревни. Сперва доложили султану, что на семнадцатую орту напали хайдуки и убили всех воинов. Потом доложили, что семнадцатая орта взбунтовалась, воины-де потребовали больше золота, булгура и специй на пилаф, а когда им было в том отказано, порешили не идти на Београд, и тогда одна часть воинов передралась с другой и все погибли. Потом же донесли, что в агу семнадцатой орты вселился шайтан, спустившийся с местных гор, где он, как известно, всецело властвует, тот стал упырем и перегрыз шеи всем воинам из своей орты.
Посланцев, пришедших с первой вестью, приняли и накормили. Посланцам, пришедшим со второй вестью, всыпали по десять ударов палкой каждому и отправили отлеживаться в грязный сарай. Третьих же вообще приказал султан лишить жизни, ибо мнилось ему, что подданные его издеваются над ним и не хотят верно служить Богохранимой империи, предпочитая вместо этого выдумывать байки про упырей и прочую чепуху. Ему нужны были его янычары, его пушки и его всадники здесь и сейчас, под стенами Београда, где стоял он против объединившихся супротив него маджар Гуниада и рацей Джирджиса, причем стороны равны были по силам и ни одна не могла взять верх. Он ждал своих возлюбленных овечек – а ему рассказывали басни про джиннов и оборотней. Давно не был Великий Султан так зол.
И полетели головы. А заодно полетели обратно в Боснию послания султана, которые, будучи переданы через множество придворных мубаширов, искажались так, что противоречили сами себе, и сложно было разобрать сердарам застрявшего там воинства, чего хочет султан от своих верных слуг. Сперва пришло указание переловить всех хайдуков да набить на колья вдоль дороги. Потом взмыленный всадник принес иную весть – переловить всех янычар из семнадцатой орты и набить уже их на колья вдоль дороги. Третий гонец сообщил, что султану нужен орта-баши семнадцатой орты, причем живой, а не мертвый, и сразу же после того пришел еще один грозный наказ – под страхом смерти всем войскам надлежит срочно двинуться по дороге на Београд.
Сердары кинулись выполнять все и сразу. Но было это не так-то просто, ибо, исполняя одно, не могли они одновременно исполнить другое. В округе не осталось не только никаких хайдуков – этих еще найди да поймай! – но и вовсе никаких неверных, которых можно было бы убить и выдать за бандитов, даже трупов их – и тех не было. С янычарами было проще: уже закопанные тела – те, что не были подъедены свиньями, – были откопаны и набиты на колья. Однако потом было сказано, что семнадцатая орта ни в чем не провинилась, а виноват только орта-баши, тела посему пришлось снять и снова закопать. Проклятого орта-баши, в которого вселились джинны, – пусть будет ему пусто на том свете! – не удалось взять живым, да и мертвым опознать его не могли из-за неразберихи, что царила на этой шайтановой горе, когда пали на нее сумерки. Но удалось добыть похожие голову и тело, которые могли быть выданы за нужные, и измыслено было донесение, согласно которому оборотень сам лишил себя жизни, впав в черное безумие и осознав, что ожидает его немилость Великого Султана. Поскольку же воинов, убивших его, не осталось в живых – а были они благоразумно убиты своими же – опровергнуть сие донесение было некому.
За этими, без сомнения, важными делами сердары не могли выполнить последнего повеления султана – срочно выступать к Београду, не нарушив всех других, никем не отмененных. А ночью ни один из воинов ни за какие посулы, даже под страхом смерти не отважился выступать, ибо сами горы грозились поглотить смельчаков, да и близка была память о рыщущем по округе штригое. Выступить удалось только на третий день, после полудня.
Два дня потеряло воинство османское на пути к стенам београдским. Неслись потом воины во весь опор, сбивая ноги в кровь и загоняя лошадей. И удалось османам отыграть целый день. Но оставшийся решил судьбу их. Войско покинуло Боснию, а на другой день осажденные в Београде венгры и сербы большой кровью отбили турецкий штурм. Когда же войско османское спешило миновать Шумадию, проклятые гяуры во время дерзкой вылазки пожгли корабли султана на Дунае, захватили пушки его, а потом и вовсе разгромили лагерь султанский. Самого же наместника Всесильного творца неба на земле успели янычары унести с поля битвы со стрелой из самострела, в ноге застрявшей. Не бывало никогда прежде еще позора такого на султанскую голову.
Случилось небывалое – дрогнули непобедимые прежде османы. А ведь когда выезжали Янош Хуньяди да Георгий Бранкович с людьми своими из осажденного города на отчаянную вылазку, не было у них надежды на спасение, и был то для них последний бой. Каково же было удивление их, когда стали османы спасаться бегством. Не знали вожди христианского воинства, почему так случилось и какая беда стряслась вдруг с турками, что они в спешке побросали свои укрепления. Это потом уже сказали им – не дождался султан возлюбленных овечек своих, лучших из лучших, остался он без войска своего, застрявшего в пути, на босанских горных дорогах. Не разбила семнадцатая орта, прозванная чергеджи за славные дела свои, шатры напротив шатров султанских. Всего один день выиграл Урхан-ага для тех, в ком текла кровь его – но этот день решил судьбу их. Шутка ли – первое поражение турок после столетия побед! Казаны турецкие
