гирлянды цветов, звуки музыки.
— Однако наша светлость раскутилась! — насмешливо прошептал маршал на ухо курляндскому канцлеру. — С чего это она?
— Мм… да… — удивился тот. — Это какая-то новая игра.
— А посмотрите на Бирона, как он горд и величественен. Этот «конюх» весьма снисходительно кивнул нам, нам — главным чинам Курляндии! Экий нахал! Проучить бы его надо.
Кейзерлинг стал нервно и озлобленно поправлять ленту на своем мундире.
А Бирон, камергер двора ее светлости, смотрел действительно и важно и надменно. «Случайный выскочка», но умник большой руки, он ни на секунду не терял веры «в свою великую, счастливую звезду».[11]
Бестужев, обязанный на столь официальном приеме нести свою обер-гофмаршальскую службу, находился в покоях ее высочества-светлости.
— Петр Михайлович, поди-ка сюда! — приоткрыла дверь своего «бодоара» Анна Иоанновна, зовя своего старого, верного друга.
Она была еще в пудермантеле, но уже причесанная.{15} Около нее суетились младшие фрейлины. Одна держала малиновую бархатную «робу», другая — цветы, третья — веер и драгоценности.
«Экая бестактность! — с досадой подумал Бестужев. — Полураздетая, приглашает меня, мужчину, к себе, и при всех».
— Съезжаются? — спросила герцогиня.
— Да, ваше высочество, — сухо, официально ответил обер-гофмаршал. — Вам бы надо поторопиться с туалетом.
— А ну их! Подождут! — улыбнулась Анна Иоанновна. — Ты вот лучше посмотри, что мне прислала императрица!
Герцогиня говорила радостно-возбужденным голосом.
— Вам? Прислали? Что? — удивленно спросил Бестужев.
— А вот полюбуйся, Петр Михайлович! — И с этими словами Анна Иоанновна подала Бестужеву огромный футляр. — Бери, бери. Раскрой и посмотри!
Бестужев повиновался.
Сноп разноцветных радужных огней, которыми горели и переливались бриллианты роскошного колье, ударил в глаза царедворцу.
— Я только сейчас получила это с курьером от ее величества. Читай, что она пишет.
Бестужев про себя прочел содержание августейшего послания:
«Понеже умно Вами было поступлено и велениям моим Вы не противились по Морицову делу, — жалую Вам сию безделицу, блеск и играние камней коей да отвлекут ваши мысли на иной путь».
Бестужев прочел и усмехнулся про себя.
Анна Иоанновна была почти уже одета.
— Ну а этот-то господин-сюрприз прибыл? — бросила она Бестужеву.
Тот, догадавшись, что речь идет о Джиолотти, ответил:
— Я не видал. Это уже дело Эрнста Ивановича.
Все приглашенные уже съехались. В большом зале и прилегающих к нему гостиных стоял тихий гул голосов, точно жужжание пчелиного роя. Та скука, которая всегда наблюдалась на балах Анны Иоанновны, начинала царить и теперь. Многие удивлялись, что ее светлость не показывается так долго, и положительно не знали, что делать. Правда, некоторые упитанные обер-раты ухитрились уже пробраться в открытую буфетную и там вознести малое жертвоприношение богу Бахусу. Наскоро опоражнивая бокалы с вином, а то и просто с напитком Гамбринуса — «напитком богов и людей», [12] — они уже с жаром начали было вести разговоры об излюбленном предмете — политике.
Митавские прелестницы, все эти упитанные, дородные обер-ратши, приготовлялись к своему любимому занятию — сплетничеству.
Но вот послышались звуки труб и литавр.
Это было до такой степени неожиданно, что все вздрогнули и невольно обратили изумленные взоры друг на друга.
— Это что же обозначает? — послышались тихие возгласы.
— Ого! С каких это пор у этой Анны завелся такой церемониал?
Митавцы могли удивляться: действительно, до сих пор приемы Анны Иоанновны отличались большой простотой.
Бестужев постучал тростью по паркету зала и торжественно возгласил:
— Ее высочество, ее светлость изволят следовать!
Гробовая тишина воцарилась в зале. Взоры всех присутствующих устремились на двери, из которых выходила царственная митавская «затворница».
Анна Иоанновна была и величественна, и почти красива в этот вечер. В своей роскошной «робе», искусно нарумяненная и насурмленная, сверкая бриллиантами, она выступала как-то особенно горделиво. И даже во взгляде ее маловыразительных глаз светилось что-то бесконечно властное, уверенное. И невольно перед этой величественной женщиной склонились головы митавской знати.
— Я рада, господа, видеть вас всех на моем скромном бале… — начала Анна по-немецки своим особенным голосом. — После неприятных дней странного и нежелательного волнения, которое охватило Митаву, нам надо немного развлечься… Я буду счастлива, если вы все будете чувствовать себя сегодня весело и непринужденно…
Тихий гул одобрения собравшихся гостей был ответом на приветствие ее светлости.
Стоявший во главе группы блестящих курляндских гостей канцлер Кейзерлинг выступил вперед и, низко — по-придворному — склонившись перед герцогиней, произнес:
— Имея честь приветствовать вас, ваша светлость, я позволяю себе от имени всех собравшихся принести вам нашу почтительнейшую благодарность за…
«Пошли немецкие нескончаемые периоды!» — усмехнулся в душе Бестужев.
А Кейзерлинг между тем продолжал:
— …за ту высокую честь, которую вы оказываете нам вашим милостивым приглашением и почетом.
Голова несчастной Измайловской царевны откинулась еще горделивее. В этих простых, лживо- пустых словах курляндского магната Анна Иоанновна почувствовала признак раболепия, и это сознание наполнило ее тщеславную душу трепетом восторга.
«Ага! Преклоняетесь? То-то вот… А то нос все задирали, меня в грош не ставили!» — молнией пронеслось в ее голове.
По данному сигналу грянула музыка.
Анна Иоанновна величественно «изволила следовать вперед» посреди растянувшихся и кланявшихся гостей и подошла к герцогскому трону.
В ту секунду, когда звуки труб и литавр на секунду стихли, к ее высочеству и светлости подошел Бирон и громко произнес:
— Ваша светлость! Благородный синьор Джиолотти, великий магистр Ордена «Фиолетового креста», прибыл и ожидает высокой чести улицезреть вас, ваша светлость…
Все в удивлении переглянулись. Кто это такой Джиолотти? Откуда он появился? Митава еще не знавала такого гостя. Какой «магистр», да еще «великий»? Какой орден «Фиолетового креста»?
Жгучее любопытство засветилось в глазах нарядной, блестящей толпы.
— Попросите его, господин камергер! Мы будем рады видеть столь почтенного иностранца, — ответила Анна Иоанновна и обратилась к гостям: — Мне говорили, что синьор Джиолотти — великий алхимик, чародей и ученый. Быть может, он развлечет всех нас, показав нам свои чудеса.
А великий чародей уже появился в зале и легкой, крадущейся походкой большого тигра направлялся к герцогине. Одет он был чрезвычайно оригинально. Черные туфли с огромными бриллиантами на пряжках; белые шелковые чулки; короткие штаны черного бархата, «пуфом»; такого же бархата узкий камзол с большим белым отложным воротником из венецианских кружев; поверх камзола был накинут шелковый
