России с оружием.
— Если это ультиматум, — ответил им Чичерин, — то нет никакого выхода. Если же Антанта не намерена вступать в конфликт, то мы готовы вести переговоры. Но главное условие, — с твердостью добавил он, — это разоружение.
Представители Антанты не получили удовлетворения.
Сразу же после их ухода Чичерин подробно доложил обстановку Ленину. Анализируя ход и содержание беседы, Владимир Ильич сделал вывод: Антанта предъявила ультиматум, который еще больше осложнил и без того тяжелое положение страны.
В тот же день поздно вечером в Кремле в зале заседаний Совнаркома состоялось совещание. Обсуждение ультиматума Антанты переросло в обсуждение всего внешнеполитического положения Советской России. Было отмечено, что страна находится между двух огней. Советское правительство решило подавить вооруженное восстание чехословаков и разоружить их, ибо никакой другой исход недопустим. Необходимо добиться стабилизации Западного фронта, в противном случае положение грозило стать катастрофическим. Таким образом, переговоры с Германией приобретали решающее значение.
И вот Чичерин у прямого провода Москва — Берлин. Кратко, без лишних слов, изложил он события истекшего дни. Советская делегация в Берлине должна понять, что многое зависит от ее инициативы и умения находить нужное решение. Москва требовала одного — договоренности с немцами.
В Берлине в этот день уже состоялась беседа Иоффе с министром иностранных дел Кюльманом. Германское правительство вновь настаивало на возвращении Черноморского флота в Севастополь.
В течение целой недели только об этом и говорили в Москве и Берлине. Немцы упорствовали, они понимали тяжелое положение русских и спекулировали на этом. Надо было проявить максимум терпения и настойчивости, чтобы не поддаться их нажиму. Георгий Васильевич осунулся, еще больше побледнел, спать приходилось всего три-четыре часа в сутки. Почти каждый день он терпеливо вел разговоры с членами русской делегации в Берлине, передавал им подробные указания правительства и лично Ленина. Связь часто рвалась, слышимость была отвратительная, приходилось долго ожидать и по нескольку раз передавать одни и те же инструкции.
13 июня Иоффе посетил статс-секретаря Кюльмана и по указанию Чичерина вручил ноту, в которой Советское правительство соглашалось возвратить флот в Севастополь для разоружения на определенных условиях, и выразил надежду, что «прекращены будут враждебные против России действия на всех фронтах, что одно только даст возможность… приступить, наконец, к мирной деловой работе, совершенно невозможной под грохот пушек и треск пулеметов».
Кюльман в ответ холодно заявил, что, видимо, дипломатия ничего поделать не может и должны будут принять меры военные. Что касается срока выполнения предварительных условий, то германское правительство может дать всего лишь два дня.
Положение создалось безвыходное, и 18 июня 1918 года эсминец «Керчь» по приказу Советского правительства расстрелял Черноморский флот. В Москву пришел последний рапорт эсминца:
Несмотря на невероятно трудную обстановку, Георгий Васильевич не терял надежды, что переговоры станут сильнее пушек. Но очень нужна искусная дипломатия, она одна может помочь, казалось, безнадежному делу.
И в этих-то условиях, когда советская дипломатия пыталась оттянуть столкновение с превосходящим по силе противником, Троцкий с его «сверхреволюционностью» выступил за решительные меры, которые несли с собой угрозу утраты Советского государства. Русская революция может погибнуть, твердил он, но ее гибель явится толчком для революции на Западе.
Троцкий через своих сторонников в НКИД чинил препятствия в выполнении внешнеполитических задач. Занимая пост наркома обороны, он постоянно вмешивался в дела НКИД, а зачастую пытался вести самостоятельные переговоры с иностранными представителями.
12 июля 1918 года Чичерин, в некоторой степени подводя итоги многомесячной борьбы с троцкизмом, писал, что «Троцкий любит театральное громовержество и хочет теперь повторить декабрьско-январские эксперименты… Масса энергии идет на борьбу с этим, так сказать, неотроцкизмом». Троцкий шел навстречу провокационным действиям германских дипломатов и вообще восстанавливал против Советской России и Германию и Антанту.
Благодаря неустанной поддержке Ленина и каждодневной помощи со стороны ЦК удавалось нейтрализовать пагубное влияние троцкизма на внешнюю политику. Растущий авторитет и влияние Чичерина и других ленинцев обеспечивали правильную деятельность НКИД.
Но были трудности в отношениях и с некоторыми деятелями наркомата. Полпред в Берлине Иоффе часто проявлял отнюдь не лояльное и просто не товарищеское отношение к Чичерину. Из-за этого страдало дело. Нарком по указанию правительства передал немцам ноту, в которой говорилось, что флот может вернуться в Севастополь, если будут прекращены военные действия на всех фронтах и сам Севастополь будет освобожден от немецких войск. Иоффе в Берлине от себя сообщил властям, что флот будет возвращен, если будет мир с Украиной.
Ленин сначала не вмешивался в эти разногласия. Потом предложил Иоффе «не нервничать», ибо «исправлять (и создавать новую) дипломатию — дело трудное. Festina lente»[13].
Но Иоффе упрямился.
Обнаружив усиливающееся раздражение в отношениях Иоффе и наркома, Ленин пишет в Берлин: «Я следил внимательно за Вашими письмами и убежден непреклонно, что трения эти неважные (хаос везде, неаккуратность везде — во всех комиссариатах, и от этого зла лечение медленное). Терпение и настойчивость, и трения уладятся. Чичерин превосходный работник. Ваша линия вполне лояльно проводит Брестский договор, успех у Вас
Иоффе и тут не соглашается. Тогда Владимир Ильич через месяц, 1 июля, пишет еще раз: «Сердит я на Вас, по правде сказать, до крайности. Людей мало, все переработались до чертиков, а Вы устраиваете такую вещь: много
Это же ведь черт знает что такое!
Конечно, Чичерин спрашивает у меня письмо, я показать не могу, не желая быть орудием склоки. Выходит порча делу и порча отношений.
Чичерин — работник великолепный, добросовестнейший, умный, знающий. Таких людей надо ценить. Что его слабость — недостаток «командирства», это не беда. Мало ли людей с обратной слабостью на свете!
Работать с Чичериным можно, легко работается, но испортить работу даже с ним можно»[15].
После этого письма Ленина и дополнительного поручения Красину внушить Иоффе, чтобы он «держал себя как посол, выше которого нарком иностранных дел»[16], Иоффе прекратил свои попытки «перенесения наркомата в Берлин». И если Чичерину и не довелось полностью узнать, как заботился о нем и берег его Ленин, тем не менее он на каждом шагу ощущал ленинскую поддержку.
Переговоры затягивались. Прошло уже несколько недель после встречи в Москве, а германское правительство так и не проявило интереса к ним. Чичерин посылал запросы в Берлин, пытался разузнать что-нибудь у Мирбаха, но бесполезно — немцы не спешили.
Наконец 20 июня 1918 года открылось первое заседание финансово-политической комиссии, а вскоре под настойчивым влиянием НКИД немцы были вынуждены назначить заседание и политической комиссии.
