Машина мчалась в ночи по извилистой горной дороге. Огромные пушистые звезды висели над нами. Я сидел за рулем, подпевая Антонову, а он раскатисто выводил полу-блатные слова:
Мы пели эту задиристую песенку, я прислушивался к звонкому голосу Олега Константиновича и удивлялся необузданному веселью Генерального».
Да, он умел быть искренне веселым и непосредственным. Но он умел быть и нежным, и бесконечно внимательным.
Эльвира Павловна вспоминает о том, как во время их отдыха в Доме творчества писателей в Коктебеле Олег Константинович каждое утро регулярно клал на столик отдыхавшей там же балерины Галины Улановой свежие розы. Она, возможно, даже до настоящего времени так и не знает, что это делал ее неизменный, многолетний поклонник Генеральный конструктор Антонов. Больше того, он уговорил Галину Сергеевну подняться в воздух на специально прилетевшем самолете АН-2, чтобы показать ей во всем своем немыслимом развороте красоты Карадага и заветные места планерной юности.
В 1981 году, в дни юбилея Улановой, Олег Константинович рассказал об истоках своего восторженного отношения к великой балерине:
«В 1940 году я, молодой инженер, был послан в Ленинград. Среди деловой суеты, сперва мимолетно, а потом все настойчивее стало задерживаться в сознании, как призыв из другого, казалось бы, далекого от нас мира простое и певучее имя — Уланова…
— Вы видели Уланову?
— Вы смотрели „Лебединое озеро“?
— Уланова… Уланова…
Казалось, весь Ленинград находился в каком-то трансе. В жизнь вошло что-то новое, неожиданное и прекрасное. Это имя стало звучать для меня завлекательно и таинственно, как загадочная „Бегущая по волнам“ из известного рассказа Ал. Грина.
И вот я в третьем ярусе театра имени Кирова. Мне повезло, я сразу попал на „Ромео и Джульетту“.
Я увидел великолепный, захватывающий спектакль. Это было единство музыки, танца, действия исторической и человеческой правды.
Нет, я не смотрел и слушал, я впитывал всем своим существом все происходившее на сцене. Но когда на сцену выходила Уланова, это было чудо воплощения, чудо искусства. Весь мир переставал существовать. Я видел только ее. Я был потрясен до глубины души особенным, светлым, радостным потрясением. Не стыжусь сказать, что не раз из глаз моих текли слезы восторга и счастья.
Мне удалось семь раз побывать на „Ромео и Джульетте“.
Я счастлив, что наконец встретил Галину Сергеевну в заветном для авиаторов Коктебеле, на который она наконец взглянула сверху из кабины самолета АН-2.
Мне кажется, что для нее нет разделения между поэзией творчества и повседневной жизнью — все освещено редкой духовностью».
Духовность в человеке всегда увлекала Олега Константиновича. Он любил ведущего инженера Бориса Борисовича Бораша не только за его толковость, но и за разносторонность. Инженер прекрасно пел, играл на фортепьяно.
Он всегда подчеркивал интеллигентность летчиков-испытателей Владимира Терского, Юрия Курлина, Александра Галуненко, Марины Попович, в разное время поднимавших в небо разные самолеты, созданные в КБ.
— Олег Константинович, с которым я очень дружила, — рассказывает Марина Лаврентьевна Попович, — видел во мне не женщину, а человека, товарища по созданию новых самолетов. Но мы делились с Генеральным и какими-то интимными вопросами.
— Мне нравятся высокие мужчины, — как-то открылась я Генеральному.
— А мне изящные женщины, — пооткровенничал он совершенно серьезно. — Они вдохновляют на творчество.
Я поверила ему. Ведь он был человеком утонченной мудрости. Именно утонченной. Мы смотрели на него, как на хрустальную вазу, боясь, что она вот-вот разобьется.
Человек из хрусталя, нежный человек, обладавший четырнадцатью профессиями. И все мы, окружавшие Антонова, все время боялись — вот-вот разобьется, вот сломается.
А он был на железном основании…
Хрупкий, хрустальный, а свое дело знал отлично.
Как-то вызывает к себе — передайте Попович, чтобы зашла…
Захожу… Сразу же деловой разговор…
— У меня дело застопорилось на тормозах. Объясни, как летчика прижимает к спинке при торможении.
Объясняю: тормоза летчики используют лишь в предварительных, а не экстремальных условиях. Необходима кнопка, иначе тормозом не воспользуются — тяжело…
— Вот это я и хотел услышать… Я так и думал.
Он прекрасно чувствовал человека, управляющего самолетом, сам сидя в своем кабинете…
Наряду с этим он был весьма человечен. Любил не только людей, но и собак. И собаки его тоже любили. Когда Олег Константинович лежал в больнице, его огромная, но добрая собака не выдержала долгого расставания — скрылась в сарае и сдохла там в одиночестве.
Олег Константинович был общителен, но не навязчив в отношении дружбы. Не любил быть в центре общего внимания.
