соответствует ст. 39 Судебника 1497 г.), 65 (ст. 40), 67 (ст. 41) и, добавим от себя, 71 (ст. 43 предшествующего кодекса), Черепнин объяснял эту последовательность тем, что «ст. 65 является составной частью названного указа».[360] Во всяком случае ясно, что составитель Судебника 1550 г. непосредственно использовал текст кодекса Ивана III, так что ссылка на порядок статей не может иметь какого-либо отношения к проблеме структуры гипотетического «указа». Последовательность статей в Судебнике 1550 г. объясняется систематизацией материала, проделанной составителем этого памятника, и только.
К тому же предполагаемому «указу» Л. В. Черепнин относил еще ст. 64 и 67 Судебника 1497 г. На основании «пропуска» Тверской земли в ст. 67 он датировал весь «указ» временем до присоединения Твери (до 1485 г.). Тверская земля как вотчина Ивана III упоминается уже в августовском докончании 1486 г. великого князя с Борисом Волоцким и в ноябрьском — с Андреем Углицким.[361] Но должна ли вообще присутствовать Тверская земля в ст. 67? Здесь находим только Московскую и Новгородскую земли. Ни Твери, ни Пскова, ни бывших удельных княжеств статья не упоминает. Если следовать логике Черепнина, то в 1497 г., когда статья вошла в Судебник, Тверь не была присоединена к Москве.[362] Отсутствие Твери в ст. 67 может быть объяснено ее особым положением как своеобразного удела наследника престола княжича Василия.[363]
Л. В. Черепнин считал, что «по содержанию и тематике» ст. 10–14 Судебника 1497 г. отличаются от ст. 8 и представляют собой как бы «краткий кодекс уголовно-процессуального характера». В них не упоминается о боярине и дьяке, которые ведут процесс, по ст. 8, зато в самой общей форме говорится о судье. В них перечисляются не судебные пошлины, а различные виды татьбы. Все это так, но не дает еще оснований видеть в ст. 10–14 особый кодекс или устав.[364] Ведь даже сам Черепнин рассматривал их как разъяснение ст. 8, а оно могло быть сделано и в период кодификации, т. е. в 1497 г. Источником ст. 10–14 были нормы обычного права, частично известные юридическим памятникам XIV–XV вв. Так, тезис «татю веры не няти» (ср. ст. 14: «татиным речем не верити») встречается в ст. 60 ПСГ. О «доправлении» «истцова» на виноватом (ср. ст. 1 °Cудебника: «исцево на нем доправя») говорит ст. 10 БУГ. Смертная же казнь ворам-профессионалам (ст. 11 Судебника) навеяна нормами права, известными ст. 8 ПСГ и ДУГ.
Ст. 9 Судебника 1497 г. о смертной казни «государского убойца», крамольника, церковного вора и вообще «ведомых лихих людей» Черепнин считал вставкой составителя общерусского кодекса. То, что текст статьи был создан кодификатором, справедливо. Источником его были нормы, известные ст. 7 ПСГ («А кримскому татю и коневому, и переветнику, и зажигальнику, тем живота не дати»). Но и ст. 10–13 Судебника генетически восходят к нормам следующей за ней ст. 8 ПСГ. Последовательность использования норм ПСГ (в ст. 14 Судебника есть следы ст. 60 ПСГ) говорит за то, что несь изучаемый раздел Судебника (т. е, ст. 9-14) принадлежит перу одного составителя, т. е. создателю самого кодекса.
Сопоставляя время создания списков «Повести о Дракуле» с этапами реконструируемой законодательной деятельности правительства, Черепнин заключил, что список «Повести» 1490 г. был написан в то же время, когда создавался «прототип позднейших губных грамот» (т. е. ст. 10–14 Судебника 1497 г.). И в данном случае речь идет только о догадке. Да, по «Повести», Дракула выступает борцом против татьбы и разбоя.[365] Конечно, предполагаемый автор «Повести» (Федор Курицын) мог участвовать в создании Судебника 1497 г. и других законодательных актов. Но все это не дает оснований для установления реальной связи весьма гипотетического «прототипа губных грамот» с отдельными списками «Повести». Ведь речь идет даже не о текстологической близости памятников, а только о том, что в обоих развивался вопрос о душегубстве и татьбе. Самое большое, на что уполномочен исследователь источниками, — это сказать, что в конце XV в. данная тема волновала современников.
Черепнин считал, что статьи 30 («Указ о езду») и 31–36 («О неделшиках указ») были самостоятельными актами княжеского законодательства, на что «указывает самое их название: «указ»». Довод не достаточен: словом «указ» могло обозначаться просто великокняжеское распоряжение, помещенное в Судебник.[366] Есть же в нем ст. 39, озаглавленная «О татех указ», которую сам Черепнин не выделял в особый акт «о татьбе», а включал в «Указ о наместничьем суде».
Ст. 21–24 Судебника, как тонко подметил Л. В. Черепнин, имеют текстуальное сходство со ст. 3, 15–17. Вместе с тем, полагал он, ст. 21–24 не являлись органичной частью раздела о боярском суде. Заголовок «О великом князе» (перед ст. 21) нарушает, по его мнению, «общую архитектонику окружающего текста, распадающегося на ряд статей, посвященных различным разновидностям документов».[367] Переоценивать степень четкости структуры Судебника и особенно значение его заголовков вряд ли следует. Так, среди распоряжений о грамотах помещена ст. 19 «О неправом суде». Ее заголовок не соответствует заголовкам ст. 15–18, хотя сюжет ст. 19 с ними сходен. Скорее всего ст. 21–24 возникли под пером составителя Судебника по образцу норм, известных уставным грамотам и практике великокняжеского суда, т. е. как и другие аналогичные постановления. К сожалению, сравнительного материала очень мало (всего две уставные наместничьи грамоты XIV–XV вв.), а реальный фонд правых грамот характеризует тяжбы по земельным делам. Все это не позволяет с достаточной полнотой проследить влияние реальной административной и судебной практики на нормы Судебника 1497 г.
По Черепнину, «сборник» законов о поземельном праве (ст. 46–63, 66) составлен был около 1491 г., когда к Москве был присоединен Звенигород. Ст. 63 устанавливает трехлетнюю давность иска, а по великокняжеским земельным искам известна шестилетняя. В правой звенигородской грамоте около 1462– 1469 гг. дело решается в пользу Сторожевского монастыря, так как истец не возбуждал процесса более пяти лет («шостой год как… не искал»). Отсюда Черепнин заключил, что шестилетняя давность иска была заимствована из звенигородской практики.[368] Но в Звенигороде бытовала не шестилетняя, а пятилетняя давность иска. Эта практика была известна и Пскову (ст. 9 ПСГ).35) Поэтому нет оснований считать ст. 63 Судебника порожденной лишь звенигородской практикой. Трехлетняя давность упоминается в ст. 20 «Правосудия митрополичья», а шестилетняя, очевидно, является нововведением Судебника. Отсюда отпадает и датировка «сборника», предложенная Черепниным. Источниками последнего раздела Судебника были нормы Русской Правды, Псковской Судной Грамоты, текущего княжеского законодательства (уставные грамоты) и судопроизводства. Это наглядно видно из следующей таблицы:
ссылка 36[369]
ссылка 37[370]
Таким образом, воздействие на текст Судебника 1497 г. норм права, бытовавших в конце XV в. и частично занесенных в известные памятники (ПСГ, ПП, ДУГ, БУГ), несомненно. Следы тех же памятников есть и в других частях кодекса, которые, по Черепнину, принадлежат составителю Судебника в целом (ср. ст. 9 Судебника и ст. 7 ПСГ). Это также выдает единый почерк разновременных, как кажется Черепнину, составных частей кодекса.
Словом, нет достаточных оснований для гипотезы об особом «сборнике» законов по земельным делам (как и других предполагаемых «указов»). К тому же в условиях незавершенного процесса объединения земель законодательная практика XIV–XV вв. не знала общегосударственных законов, за исключением весьма специфической Записи о душегубстве. Законодательная инициатива правительства проявлялась в актовом творчестве, в распоряжениях, адресованных представителям местных властей (уставные и указные грамоты), в льготных пожалованиях вотчинникам (иммунитетные грамоты) и в договорных соглашениях с удельными, служилыми князьями и землями (докончания). Завещания (духовные) великих и удельных князей касались преимущественно порядка наследования землями и имуществом. Оценка факта отсутствия общегосударственных «уставов» до издания Судебника 1497 г. помогает понять, насколько большую работу пришлось провести русским кодификаторам конца XV в.
