молоком всосали… Один таксист мне рассказывал, как вез одного афганца, который ящик патронов душманам продал и купил две пары джинс…
— Да… мой парень в Иркутск попал, так жена в слезы…: «Ой… Иркутск — в такие места не едут, в такие места везут». Я ей: «Благодари Бога, дура, что не в жаркий Афганистан. Они своих сынков под пули не пошлют… У него, у Горбачева, дочка уже кандидат медиц. наук, а почему бы ей в Афганистане не поработать, безногих, безруких наших парней не полечить… За что наши парни гибнут там?.. За какую родину, за какое отечество, за какого Бога или царя?! Они же все это понимают! У них же у каждого транзисторы в руках — они мир слышат, это нам некогда».
Понедельник. «Вишняк».
«Кто — я или они… — спросил перед репетицией у Эфроса. — Репетируешь ты, а вообще — они».
С этой шутки началась репетиция. Выяснений не было. Он останавливал, делал редкие замечания и шел дальше. Несмотря на испуг и внутренний переполох — 10 дней не брал я в руки шашек — текста Альцеста, а мне кажется, я довольно удачно культивировал и в общем остался собой доволен. После перерыва он вызвал на сцену другой состав, и я почему-то обиделся и уехал по домашним заботам… Аптека, рынок, опять заболел Сережа — нервы, слезы!
Но, может быть, он назначил другой состав, чтобы дать мне отдохнуть перед спектаклем?! Вряд ли! Это политика его: ни в ком из вас я не нуждаюсь… Это обидно… я хотел бы, да и привык, чтоб во мне нуждались, заставляли, объявляли выговора и пр.
Вечер. Спектакль прошел замечательно, еще бы — не пьяный Пищик… Он доведет Эфроса, если того можно довести…
Вторник.
Самое ужасное, что все это, все нынешние сентенции, примеры, защита и слава Эфроса, это, к сожалению, спор прошлого с прошлым, потому что, если бы было безоговорочное настоящее, спорить было бы не о чем… искусство не доказывается словами, не объясняется ими, в особенности искусство зрелищное, театральное… Он критик, театровед, а не режиссер.
Мы с ним — я придумываю приспособления, а он их замечает и критикует, вся репетиция — это теоретический спор, он отвергает мою конкретность и предлагает нечто абстрактное, под Дюка Эмингтона… И делит труд на режиссерский и актерский грубо… Если Любимов говорил: «Я вам никому не дам провалиться, вы на меня не можете пожаловаться, я вас вытащу за волосы, закрою, прикрою, но зритель не увидит, что вы не добираете»… Эфрос легко идет (или не может, скорее всего) на предательство актерское в этом смысле.
Я вчера записал — надо бы сыграть Альцеста, попытаться совершить подвиг — а сегодня 10.45 минут я положил на стол Дупаку заявление об уходе. Выходя из театра в куртке, кепке, с сумкой, столкнулся в дверях с Эфросом: — Куда?.. — Я ухожу. — Как? — Совсем. Я ухожу из театра, А.В. Я написал заявление… Не могу… — Подожди… Подожди.
Мы стояли у выхода и говорили… Я что-то лепетал про то, что не могу справиться с памятью, не хочу вам мешать, никаких претензий и заготовок…
— Ну, может быть, это нервы, ты просто трусишь… Ты прекрасно репетируешь, я восхищаюсь тобой… Но ты на неделю пропадаешь, теряешь изгибы… Подожди…
В общем, я пришел к Дупаку, тот говорит: «Что вы со мной все делаете?.. Для кого я это все строил?.. Надо налаживать дело, а вы швыряете заявление». Заявление я порвал.
В канцелярию позвонили и сказали, что Эфрос ждет меня на репетицию…
— В таком состоянии, Валера, поверь моему опыту, лучше репетировать, и ты увидишь, что у тебя будет другое настроение, а поговорить надо…
Репетировал я уж не знаю как, но только понял, что Альцеста могу сыграть.
Четверг.
Вчера был у Эфроса. Он меня ждал на улице, приехав от больного, умирающего отца. Говорили. Мало чего внятного я ему сказал, как-то все глупо, трусливо и стыдно. У него одно — я подал заявление, потому что «испугался кропотливой работы», «испугался играть». А я как бы пытался ему доказать, что играть я трушу всегда, но я бы мог найти тысячу причин, чтобы увильнуть, но причина лежит не тут, она и в быте, и во многих других местах, а в каких, так я ему и не выговорил.
Когда б у меня или у любого другого актера блистательно бы получалась такая роль, да мыслимое ли дело, что он в этот момент подает заявление. Да нет, конечно. Заявление, как щит, прикрывающий пережитое. В этом есть правда и все-таки не вся и далеко не вся. Весна, нервы… письма ветеранов, советующих мне «куражиться в „Бумбараше“», а не за свое дело не браться» и т. д.
Суббота.
1. Написал три страницы «Сказа о Ванюше» уже на листки. После переписки на листки карандашом начнется перестукивание главы на машинке. Это уже рождение — либо живым родится сказ-глава, либо мертвым.
2. Зарядка, обливание…
3. Наконец-то заполнил анкеты и написал автобиографию с перечислением ролей и заслуг.
4. Порепетировал реквием по Мейерхольду.
5. Почитал стихи В. Высоцкого, это завтра надо записать на фирме «Мелодия».
6. Помыл машину в милиции горячей водой.
Мы собираемся в Дом Кино посмотреть фильм Н. Бурляева «Лермонтов». Дай Бог, чтобы это мне понравилось, я люблю Колю.
Вот такие дела. С «Мизантропом» что? 8-го репетировал, стыдно было за себя в первой половине пьесы, потом стали попадаться живые места… Эфрос в общем похвалил, а Хвостов просто в восторге. Это они педагогику в ход пустили, поддержать дух во мне, уверенность. Надо действительно загнанного поэта играть — судьбу Осипа Мандельштама.
Понедельник.
Я как-то не пойму, чего же будет с моим Альцестом — загнанного Мандельштама играть, а как? А вообще-то, волнует меня только дикция, скороговорка не получается, вот когда сказался мой несовершенный речевой аппарат, и впрямь позавидуешь Филатову, который сейчас за границей в очередном кино. А мы с Эфросом! Как должно на это смотреть? Ведь это тоже причина моего взбрыка, когда человек один, он волен свое поведение выбирать, а так… подчинение дисциплине, производству… Да ведь хочется что-то вложить в Альцеста. Преодолеть начало, самое трудное и где я краснею за себя — это первая сцена с Филинтом. Ее надо поймать, а дальше мое чутье и судьба самого Мольера меня потащит к успеху в этом предприятии. «Подспудное штукарство… ты не доверяешь… добавляешь… шутишь… А ты ведь в жизни не такой… Ты пишешь серьезные вещи, ты думаешь… ты трогательный, ты не хочешь, а спешишь, так тебя твоя биография театральная воспитала…» — говорит Эфрос.
1. Вчера на «Мелодии» записывал стихи В. С. Высоцкого в пластинку «Друзья читают»…
2. Вечером позвонил режиссер из Киева, чтобы сняться в Политехническом…
3. А у Тамары болит печень, и она уже собирается на юг. Бедная, бедная моя жена, ей надо посвятить моего Альцеста, надо так сыграть, чтобы она признала во мне артиста безоговорочно.
4. Встал в 6 утра, потихоньку переписываю карандашиком «Сказ».
Сегодня у меня праздник!! Может быть, первая репетиция, когда я почувствовал, что смогу подобрать ключи к Альцесту, и это заметил Эфрос.
— Роль села на тебя, как костюм на фигуру… Это ты и не ты… когда происходит слияние индивидуальности и образа. Может быть, первая такая определенная репетиция и пр.
Я хожу добрый и немножко счастливый. «10 дней…» Рад и тому, что Шопен весело поздоровался со мной, как ни в чем не бывало, руку протянул… Я думал, он начнет качать права, выяснять. Нет, неужели не понял, что вылазка их была делом некрасивым, что в разговорах о личности надо принуждать себя
