Любимов. Ну хорошо. Гости дорогие, извините, что так получилось. Мы вас просим подождать 10 минут спокойно в зале, а мы выйдем и договоримся. Пойдете, может быть, из коллектива кто хочет присутствовать? Местком… комсомольская организация?..
В кабинете.
Откровенный скандал.
Любимов. Что вы крутите, говорите прямо, что вам приказали подыскать нового гл. режиссера… Но пока у вас нет бумаги о моем снятии, я подчиняюсь не вам, а Управлению культуры.
Дупак. Звоните в Управление, это их распоряжение о запрещении прогона «Живого», тем более в присутствии Жана Вилара.
Любимов. Никуда я звонить не буду, надо, пусть сами звонят. Я себе не представляю, как можно сейчас Жана Вилара, пожилого человека, друга Советского Союза, замечательного режиссера вывести из зала?
Дупак. Я хочу во что бы то ни стало спасти театр и сохранить Вас для театра, для меня и для всех нас это важнее, чем присутствие Вилара.
Любимов. Я знаю, как вы хотите меня сохранить, не надо закручивать мне баки, вы изменили театру уже два года назад.
Дупак. Не говорите глупостей! Борис Ал., что вы думаете?
Глаголин. При сложившейся ситуации… Лучше бы для нас всех и в первую очередь для театра…
Любимов. Ясно… При сложившейся ситуации я не вижу возможности попросить людей из зала. Вы подумайте о чести, о нашей чести, о чести всего государства, это же материал для буржуазной печати — «Вилара вывели в Советском Союзе из зрительного зала товарищи!» Нет, не могу с этим согласиться, я член партии и я начинаю репетицию. Товарищи, идемте начинать, неудобно, люди ждут уже 15 минут.
Дупак. Я снимаю с себя всякую ответственность.
А люди действительно ждали… никто не покинул зал. Стояла та же гробовая тишина.
Вилар сидел все так же прямо и с предчувствием радости.
Любимов. Гости дорогие, извините, что мы вас заставили ждать, сейчас мы начнем… Артисты дорогие, я понимаю ваше состояние, но тем не менее прошу вас набраться мужества и провести репетицию спокойно и собранно.
Приготовились… Лида, ты готова… Начали…
Я чуть не разревелся, когда сказал: — Борис Можаев… Из жизни Федора Кузькина — Живой.
И спектакль пошел… ровно и в хорошем темпе. Где-то в «Сомах» шеф прокомментировал в микрофон — «Молодец, Валерий». То же самое он сказал в антракте. Вилар приходил на полчаса, просидел все действие и в перерыве смылся.
После прогона в буфете состоялось небольшое обсуждение: выступали Вознесенский, Карякин, Крымова, Кондратович и Виноградов из «Нового мира»… Говорили много хорошего, критиковали почти все финал. Крымова вообще сказала отсечь всю часть после суда, кто-то сказал: «Кузькин гениально смеется». Все посмотрели в сторону буфета, где за ширмой сидел д. Вася, у которого я взял напрокат смех… Говорили, что мало любви с Зинкой. Карякин — «Классический образ получается, поздравляю… Здорово с медалями сыграл…»
Любимов. Молодец, Валерий, я на тебя тогда взбеленился, но важно, чтобы ты сам понял, что ты правильный нашел ход. Продолжай набирать, не теряй, на весь спектакль бери дыхание и беги… Ты бежишь здесь на 10 000 метров, поэтому не сбивайся на мелочи, вези спектакль.
Весь день закончился в толках о скандале и спектакле.
Вечером — «Добрый», еле ноги доволок до дома.
Мой день сегодня.
Вчера и сегодня для меня, может быть, важные дни в рождении моего Фомича. И поэтому я подробно записываю, кто что сказал. Я борюсь со своей слабостью — привязанностью к людскому суждению и чувствую — иногда совсем освобождаюсь от зависимости людского суда, это помогает в работе, в беге, но потом, когда закрылся занавес, хочется понять — нужно ли то, что ты делаешь, людям, в конечном счете для них наш труд, поэтому и тянешься к говорящему и ждешь доброго слова и огорчаешься, не дождавшись.
Сегодня прогон шел грязнее, с накладками и текстовыми и особенно техническими. Были «друзья театра»: Логинов, Толстых, Марьямов, Эрдман с женой, критикесса из управления и сама мадам Целиковская. Это ответственный момент. Почему я боюсь жену и тещу главного больше, чем его самого? Она смеялась. Но не на меня… А жаль… Хотя не очень. Очевидно, это слабость моя нравится женам великих людей.
Жена Эрдмана. Кузькин чудо. — И своей соседке: — Ведь правда, очень хорошо? — И соседка, кажется, согласилась.
Лена Толченова (жена Васильева). Валерка, я тебя поздравляю, ты мне доставил вчера такое удовольствие, я впервые тебе это говорю. Один из всего этого… прям до слез. Молодчина, прекрасная работа…
Критикесса. Удивительно точное попадание исполнителей первых ролей… Золотухин — о, это большая удача и театра и его самого… талантливая работа… А те, кто ему противостоит, марионеточность исполнения, талантливо, но не живые люди. Райком — это не живые люди — марионетки…
Любимов. Я с этим буду спорить… а Смирнов, а Колокольников?? Разве это не живые люди?
Критикесса. Эти двое — да… но мое дело заметить… а ваше — прислушаться, я не вижу тут повода для полемики.
Толстых. Меня смущает музыкальное однообразие, громоздкость стульев, и по-моему, это неудачная находка… И вот Золотухин. Он работает здорово… Изобретательно и по внешним ходам, и по внутренним, и он набирает весь спектакль силу, потом суд и дальше провал… характер не вырастает к финалу, а мельчает… Скорее всего, это драматургический просчет. Вся финальная часть топчется на месте… ничего не происходит.
Эрдман. По-моему, очень интересный спектакль… Какие-то мелкие доделки еще нужно будет сделать, убрать две-три частушки, они надоедают и действуют по инерции на ощущение от всего…
Меня он поздравил лично. Рядом стоял Смирнов, я думал — протянет он ему руку или нет? Нет, не протянул. А мне сказал: «Очень интересная, настоящая работа… Мелкие недоделки… но это когда разыграешься, подпустишь, а в целом очень, очень хорошо…»
Венька. Суд и Счастье, Валюха, гениально. Я смотрел только конец.
Высоцкий. Твоя работа меня устраивает на сто, ну, на 99 %. Валера, это грандиозно, то, что ты делаешь, ты иногда делаешь такие вещи, что сам не замечаешь… очень хорошие места с плотами, «суд», «счастье», «пахота» вообще это твоя удача и Петровича.
Володя говорил много и так хорошо и трогательно, что я чуть не разревелся.
Прилетел Зайчик из Душанбе. Привез себя, денег, гранатов, винограду, редиски… Загоревший и счастливый.
21 апреля 1968 Пасха. Иисус воскрес! Воистину воскрес!
Собирание комплиментов. Отец мой! Помоги мне из этого занятия выйти здоровым и не загордившимся. Что-то в моем Фомиче есть здоровое, кажется, мне удалось его сделать Божьим человеком, добрым и смирным; а если гневится вовсю, то только защищая истину от сволочей.
В нашей профессии есть что-то от гончей собаки, которая идет по следу, или от той, что тащит санки. Как собаку нужно вовремя подбодрить или огреть хлыстом, чтобы она вовремя бежала. Но огреть уверенно и больно в меру, так и артиста. Где-то в середине я начал терять уверенность, даже не уверенность, а ориентир, появились шоры, затолмуженность, и вот тут-то меня стеганул шеф, то, что он
