прав, он умница и артист замечательный“. Это я слышал и Валерию никогда об этом не говорил. После больницы Володя пригласил меня на один концерт — я заработал 10 рублей. Я его объявил, и он дал мне за это червонец».
Вот такая нечаянная радость с пола, после слова Авенира: — А почему вы именно эту газету храните, гражданин? — А я ее не храню, какая попалась. И рассказал это Олег Марусев, и ему надо позвонить.
Пятница. Молитва, зарядка, душ, кофе
Вчера — первый прогон — шеф доволен как бы первым. Публика в недоумении, как мне кажется.
Подруга — Ленка: — Я ничего не поняла — что? Зачем? Причем тут де Сад? Поняла, что Шарлота хочет убить Марата и пр. — Вот такая хуетель-поветель.
А у меня сегодня (на сцене пишу) радость нечаянная. На распевке газетку коллеги читают, рецензия на «Марат-Сад» «И изумительный де Сад…» и пр. И шеф сразу — Создатель бессмертного образа де Сада. Как дела? — Мои дела, Ю. П., неотрывны от Ваших, неотделимы… как в «Мастере»… Помянут тебя, помянут и меня и т. д.
Молитва, суббота, у генерала, холодно
И совершенно изумителен Сад, которого играет Золотухин. Этот мрачный, страдающий сумасшедший мудрец, дирижируя спектаклем в спектакле, держа в руках его ниточки, находится где-то в другом мире, который не доступен ни тирану-директору, ни его пациентам, ни зрителям, ни, возможно, режиссеру Любимову. Последнее мне особенно нравится, импонирует.
И вчера Каталина[52] посылала мне воздушные поцелуи, показывала жестами свой восторг от Линдт и мне — на большой палец, дескать, выбор твой Валера охуителен… А Каталина, как всегда, — главный оценщик, рецензент и инструмент воздействия на мнение и действия Любимова. А шеф преподнесенные ему вчера цветы мамой Бэби отдал любимой своей и моей Шарлотте Корде. Так что я не понимаю — не зря я связался, что ли? Забросить свои рукописи, романы… С августа месяца три с половиной месяца многостаночник, с утра до вечера в театре… Неужели не зря? Но я получаю удовольствие от игры, от текста, от себя и главное, от правды — своего мира, который я себе придумал и организовал в спектакле.
Понедельник. Молитва, зарядка, душ
«Юрий Любимов подтвердил свой класс».
«Поставив свой лучший спектакль за последние 10 лет, Любимов вернул Таганку во времена ее расцвета».
«Ему вновь после нескольких полуудач удалось уловить идеально верный тон разговора с залом…» и т. д.
Так вот — благослови, Господи, на эти два спектакля: сегодня и завтра. И не забудь про коллег моих.
Вторник. Молитва, зарядка, душ, кофе
Так вот — роль села на меня, как хороший, подогнанный костюм. И я вчера поставил себе проходной балл… и спектакль становится любимым… Это мое отдельное существование. На лестнице, в спектакле, на своей решетчатой, узкой мансарде — где я держу в руках ниточки спектакля, находясь в другом мире, недоступном ни… ни… ни, возможно, режиссеру Любимову. Благодарю тебя, Господи, благодарю и добрыми, вечными словами вспоминаю Бродского — от которого оттолкнулся в поэтической характерности Вертинского.
Передо мной очень хорошая фотография — Любимов и я на репетиции «Марата»… Мрачный Любимов — нацеливающий меня на де Сада. И я — как хищник, как снайпер, киллер, следящий за дублером. И выследил, и выстрелил… вчера!!
К статье в «Сегодня» Любимов не может отнестись хорошо, при всем при том… — она как бы зачеркивает все спектакли в прошедшем 10-летии — полуудачи… и опять его вывозит политическая ситуация, а он руками и ногами открещивается от политического театра… Глупо! «10 дней», «Что делать?», «Мать» — кого интересует теперь, какими соображениями он руководствовался, беря эти названия для сценического воплощения?!
Понедельник. Молитва
Проклинал всю ночь жизнь свою, дела свои, завидовал Солженицыну, это конечно — чудо какое-то в наши времена — работает затворником в России… выдает одно за другим журналам… то, что написано в 70–80 годах, готовит новое… — 80 лет… Мы — внуки наши спросят — а как он выглядел, каким он был — что мы им можем… — что мы даже и не разговаривали с ним… И живьем-то, я его видел два раза с Можаевым — один раз на «Пугачеве» давным-давно и второй раз на похоронах Можаева. А как шли репетиции «Шарашки»… так я ни разу и в роман не заглянул да и читал его с трудом… Любопытно взять сейчас Толстого — нет, это не то… Я сокрушался по поводу жизни своей, что прошла в суете и с болью вспоминал «рецензию» по телефону Л. Дроздовой на «Эфроса»… — «Я начала и бросила… Я не люблю, когда ты выворачиваешь свою жизнь… Это — дневники… и т. д., противно, Валерка». Я пытался что-то ей сказать, что де книга построена по определенному плану — закону и заканчивается она — прозой… Но это ее нисколько не убедило, я сказал — Тогда не читай… — И не буду. — Ну… и пока. — Так вот, иногда меня греет, что… что-то от меня останется, что что-то мной сделано, чего не сделано моими коллегами. Так с кем себя сравниваем? — С партнерами ближайшими? Так некоторые делают свое прямое дело лучше, чем ты — кто-то играет лучше, чем ты, кто-то пишет лучше, чем ты, — и т. д. Это уже из сочинения Сергея Золотухина. Но это гордыня, однако.
Воскресенье. Молитва
Солженицын был поражен плотностью — один к 10, к 15… спектакль ему понравился, и это такая победа Шефа… да еще — Триумф… А.И. отказался от награды Президента. Но был Лужков и самое для меня поразительное… Распутин… Весь вечер вел Любимов. И банкетище закатили… и автограф я выпросил на фотографии из журнала. Но он меня в упор не видит и не признает… Шеф меня представляет: «Живой… Кузькин…» Нет, не признает.
Суббота. Молитва, зарядка
Кажется, я подготовился к съемке «Старой квартиры». Ночь не спал. Нашел «Новый мир» с «Живым» № 7 за 1966 г. И вспомнил эпизод с купанием-заплывом в реке Куре Высоцкого и Епифанцева 6 июля 1966 г. Странно, почему этот эпизод пропущен Олей Ширяевой… когда она делала «Выбранные места»… Надо посмотреть в машинописном варианте.
Четверг. Молитва
Великое счастье, что у меня есть театр. Злорадная мысль клокотала во мне, когда я смотрел и слушал братьев Бурляевых.
