И теперь близок дик гортанен яр в русских снегах он он он
Гой!.. Хорошо! Свежо!.. Еще дыханье свежо! Еще живо!..
Но пуля разрастаясь распаляясь разливаясь не спотыкаясь еще ближе и ближе грядет
Пуля рдяная рваная родная долгожданная освободительница охранительница ближе чем он
Да?..
Ты хотел Господь?
И Пушкин глядит на пулю и улыбается он
О!..
…Аль пуля иль за все мои грехи мои плотяные за всех моих дев обагренных и жен удоволенных бредешь осой ледяной жгучей в фаллос древнеэллинский вечновесенний древнеаравийский мой
О!
А! Господь! опять Ты милуешь своего грешного певца и пуля летит влетает в живот и там вечный приют ее
А фаллос мой эллинский грешный цел нетронут и ему еще бродить
дымить творить сладить средь грядущих урожайных сладчайших русских дев и жен
О…
Ай поэт аль забыл про свой срок
Кого любит Господь — того в небеса молодым берет
Ай за пулей вослед входит ветр и песок ледяной сечет метет в алый сокровенный беспомощный щеняче розовый податливый настежь распахнутый невиновный живот
О!..
Ай родной брат верблюд Джунтайр это ты пришел это твой ветер это твой песок да ты опоздал на пятнадцать шагов (иль верст? иль веков?)
И смеркается слипается уходит навек девья поляна девье лоно Натали Натали и бель белизна девьих снегов и Дантес в черной шубе как курчавый островок на лоне лядвей ног
Ой Боже! Блаженно! Тепло! Хорошо!..
Да!..
Потом Пушкина несли на шубе Данзаса и он сказал;
— Грустно тебе Данзас нести меня. В детстве матушка не носила меня на руках а теперь вместо нее ты несешь меня. И еще сказал:
— Прости что я закапал кровию твою шубу дружок Но от крови тепло и темно и сонно мне и блаженно и далеко! Ой хорошо во своей во крови как дитю в молоке материнской груди томно сладко горячо!
Но!.. Ой!..
Ай если б не тот родной брат белоснежный верблюд ай если б не тот ветр да песок да Наталья нага в лосинах царя да Дантес как курчавый островок меж сахарных ног Ай Господи! Как блаженно что все это навек навзничь намертво наповал далеко!..
Потом Пушкина принесли в родной его дом где два дня он умирал на руках великого лекаря словознатца Даля
А Натали-Наталья боялась войти и увидеть как он умирает каменеет увядает а она привыкла видеть его вечно юнокурчавым а у умирающих власы не вьются не веселятся а печалятся выпрямляются а она не могла видеть его с прямыми кручинными власами
Потом Даль вышел и сказал:
— Раба божья Наталья он умер. Теперь не страшно войти.
Теперь у него иные пути.
И там жены не нужны…
Тогда она стала открывать дверь дубовую тяжкую в его комнату усыпальницу но дверь не давалась
Тогда Даль стал помогать ей но дверь не давалась не содвигалась
И тут со дрожью они услышали вой дальнего нездешнего ветра — иль
Анубис загробный заупокойный заунывный шакал египтян там стенал или псковская плачея рыдалица рвалась
И тут они услышали змеиный шелест песка — иль пустыня сюда набежала пришла
И там изнутри ветер дверь держал и открыть не давал
И песок летучий дверь держал
Но потом Даль с трудом отодвинул дверь и на них открыто освобождённо хлынул заструился горячечный тихий шелестящий песок и песок по комнате поэта двигался жил шел и превышал уже засыпал ложе усопшего
…песке на новгородской атласной подушке лежала покоилась белоснежная глава белоснежный допотопный добиблейский святогорбатый лик верблюда
И еще свежие но уже былые бакенбарды человечьи уходили растворялись высыхали усыхали пропадали на нем на лике уже верблюжьем его…
Оооооооооо…
Ай Джунтайр ты ль пришел? Иль поэт вспять побрел? Знает лишь Бог.
Но молчит.
Но во рту у Него всех Сахар всей вселенной песок.
Тогда Натали-Наталья закрыла дверь тогда перестал струиться биться виться древний эфиопский песок
Утром императору Николаю I донесли что великий поэт насмерть навек ушел что сфинксы на Неве до тла исчахли исчезли изветрились стали песком что на месте дуэли на Черной речке явился след верблюда исполина и снег в следу становится горячею дымящейся водой
Но царь не возрадовался а опечалился словно в очи его как в златые царские кубки сыпануло метнуло плеснуло понесло песком но царь был царь а цари не плачут и он удержался от нежданных слез
Эфиоп ушел.
Натали вдова.
А вдова для царя — всяку нощь нага отворена
Но в душе царя был не мед а яд был не рай а ад.
…Господь!
Ай всего лишь белотелый верблюд в белоснежных сугробах Руси вспять в Сахару блаженно грядет
…он!
Ах Господь!
Помоги пощади помяни его…
1982 — март 1992
