И властители лукаво, блудно говорят о тишине и покое в народе, но это — покой погоста, не сытого многодетного многошумного дома…
Тоска безбожия, бездушия, бездорожия, безденежья, пьянства, одиночества разлилась по Руси…
И вот слышатся мне в русском убитом поле, где раньше шелестели, шептались пшеницы, и пели могутные радостно потные крестьяне, и мычали тучные коровы…
И вот слышатся мне живоогненные Слова Апостола Павла: «Егда все рекут мир и утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство…»
Отсюда, от усмиренной немой Руси, от переполненной Чаши Горя, от удушенного бурьяном голодного пустынного русского поля — пойдет огонь на иные сытые поля, града и народы…
Отсюда пойдет всегубительство… от блудной тишины…
О Боже!.. Помедли…
Не оброни Слово Огненное, как головешку горящую, в бурьяны засохшие…
…И я засыпаю под фазаньим бухарским одеялом в заброшенном нагорном саду золотой хурмы
Вдали от всех властителей мира… вдали… вдали… вдали…
Сюда не доходят блудные безбожные словеса их…
Сюда не долетят не доплеснут бомбы их…
Истинно сказано, что в мире останутся только высокогорные чистодушные чабаны-пастухи… но я — увы — не из них…
А снег сыплет сыплет сыплет, несметно засыпая мои золотые хурмы, мои нищие кишлаки, мои безвинные горы, реки, мазары, кибитки, огни полуголодных жилищ…
И бездонно бессонно смертно слезно до дрожи в ночной кости
Мне жаль жаль жаль тех, кто безвинно страждет уповает в многошумных, в многоблудных городах и селах и домах…
О Боже…
Завтра я вернусь в Москву, как Апостол Павел в Рим
В град казни
Рим Вавилон Москва — смертельный снег
Апостол Павел — Хурма Живая Золотая…
А я — снег смерти?
Или — хурма жизни золотая?
Не знаю… не знаю… не знаю…
Или под хурмой златой я засыпаю?
Или умираю…
Господь! Ты знаешь…
Но кочуя в двух мирах — на этом свете и на том свете — я всегда буду вспоминать золотой сад хурмы в серебре летучем снегопада…
О Господь!
Во всей Твоей Вселенной необъятной рассыпающейся — это моя тихая отрада… ограда…
…Сад золотой в снегах плодоносящий…
…Ночная матушка, склонившаяся над фазаньим одеялом, где трепещет агнец…
И сам Творец с ночных небес Внимающий и Улыбающийся…
Дева рая
…И я опять засыпаю, замерзаю иль блаженно отхожу, усыпаю, умираю под родным фазаньим павлиньим дряхлым одеялом, где матушкой моей оставлен завещан шепот, шелест: Сынок, родименький… спи, спи…
А я плачу от счастья…
А снега летят необъятно…
О Боже! но разве одно материнское чудотворящее одеяло может оградить меня от вселенского снега, от вселенского хлада, от одиночества умиранья, усыпанья…
О Боже… сон что ли заснеженный мой… но я не один под одеялом…
О Боже, кто ты… как пришла ты в сон мой, как пришла проскользнула под мое одинокое одеяло…
И вот обнимаешь, витаешь, нежно окружаешь меня живоатласными шелковыми губами, грудями, руками и ногами…
И горячишь согреваешь чистым медовым хрустальным свежеснежным дуновеньем дыханьем лепетаньем…
О Боже… Кто ты?
И мне уже тепло жарко уже горячо под снежным одеялом и я обнимаю объемлю ее замерзшими руками и ногами и губами глазами зарываюсь в душистые пахнущие горным весенним укропом и маслянистым грецким орехом жгучие, курчавые, как бешеные весенние таджикские реки, арыки, водопады, волосы ее…
Жарко мне и блаженно…
От падающих снегов окрест светло, как днем, и я вижу лазоревые сиреневые талые талые разлившиеся на все лицо глаза древней праматери таджиков Согдианы очи нездешние ея ея ее…
Ах как спелый дашнабадский малиновый гранат в руке
Ах как спелый рохатинский златоискрящийся виноград в руке
Как спелый златотекучий златопадучий исфаринский абрикос в руке
Как спелое гармское златорассыпчатое яблоко в руке —
Так я чую переспелыми моими перстами под одеялом не персидский атлас не кашмирский бархат а живой колышащийся шелк девьего тела ее
И я глажу ласкаю губами мну лижу нежно терзаю обнимаю лелею шелк шелка живые трепетные ее
Живой шелк ее в моих перстах млеет… нежится… покоряется… проливается…
Ах, я вспоминаю слова из Священной Книги: «Если хоть одна дева рая придет на землю — то одна ее гиацинтовая повязка на голове будет стоить всех красавиц мира…
И я шепчу эти слова и уповаю:
— Ты оттуда? из рая? где гиацинтовая повязка твоя?..
А она, сверкая молодыми зубами как вершинами снежных гиссарских гор, горячо хрустально шепчет радостно, как юная моя необъятная матушка шепчет мне:
— Я из кишлака Ватан… я дочь учителя Ходжи Саймутдина…
В нашем заброшенном голодном кишлаке ни света, ни тепла…
Жаль рубить древние смолистые задумчивые арчи на дрова…
Арчи — наши сестры… наши тысячелетние матери…
И кто рубит сестер… и матерей тысячелетних…
Холодно… Одиноко…
Айхххйя!..
Все жители нашего кишлака весной восходят на вершину снежной горы Мухаббат и ждут Великого Ветра Весенних Перелетных Птиц…
Этот Ветер идет с необъятных гор Памира на Россию… Он несет перелетных птиц из Индии и Африки…
И вот мои земляки бросаются в этот Ветер и легкие от голода долетают до России до Москвы…
Там они подметают улицы и строят небоскребы… а осенью они от тоски по родным горам слетают спадают распято бросаются с крыш небоскребов в Великий Ветер Осенних Перелетных Птиц, чтобы вернуться домой…
Но весенние птицы долетают, а осенние — не возвращаются…
