при Комитете защиты Мира создавалась секция по охране памятников, было принято постановление об охранных зонах столицы. Его усилиями организован Национальный музей декоративно-прикладного искусства в Царицыно, где строили Баженов и Казаков; по эскизам художника в 1994 году оформлены интерьеры резиденции Президента России.
Детище Глазунова, основанная им в 1987 году Всероссийская академия живописи, ваяния и зодчества призвана возродить традиции великой русской реалистической школы. Кстати, это единственное учебное заведение, где не берут денег за обучение и которое бесплатно посылает самых талантливых студентов на практику в другие страны. Когда король Испании Хуан Карл ос увидел в зале Российского посольства в Мадриде восемь огромных панно высотой почти шесть метров из цикла «История Кремля», написанных студентами академии под руководством Глазунова и по его эскизам, он не удержался от восхищения: «Браво, Россия! Браво!»
Художник, как раньше, так и теперь, когда его приглашают за рубеж, предпочитает передвигаться со своей выставкой по стране, нежели рисовать портреты в Афинах или Вашингтоне. Но если он чувствует, что от его работы или участия прибавится хотя бы маленькая толика пользы Отечеству, выбор однозначен: интересы Родины превыше всего. С пользой для дипломатии и расширения творческих и деловых связей Глазунов наладил контакты с Венецианской Академией искусств, Академией художеств в Париже, испанскими академиями Сан-Фернандо в Мадриде и Сан-Хосе в Барселоне.
Верный пушкинскому завету — сочетать личное творчество с общественным служением, — он часть вырученных от выставок доходов передает на благотворительные цели. Деньги идут на нужды студенчества академии, строительство мемориалов, разрушенных архитектурных ансамблей, блиставших некогда красотой, реставрацию памятников старины и надгробий незаурядных личностей — Столыпина на погосте взорванного собора Киево-Печерской лавры, Шевченко в Каневе, княгини Ольги…
…Летом 1994 года москвичи и гости столицы миллионной толпой хлынули в просторные залы Манежа на очередную выставку трех сотен работ Глазунова. В довольно объемной книге отзывов, форматом в газетный лист, среди бесчисленных благодарностей и выражения неописуемого восторга я прочла и такие строки: «Глазунов помогает своему народу в тяжелое время не превратиться в интернациональное быдло и вселенскую шпану. Именно благодаря таким светочам во тьме кромешной народ наш восстанет из пепла». «Работы художника свидетельствуют о необходимости национального духовного воспитания и возрождения. И это обновление, проповедником которого выступает Глазунов, умиротворит вселенную и навсегда похоронит моральный разврат».
С легендарной оперной певицей, выдающимся общественным деятелем страны Ириной Архиповой мне довелось встречаться на фестивалях искусств «Пражская весна», «Белые ночи», «Московские звезды», «Русская зима», в жюри всесоюзных и международных конкурсов вокалистов, на Днях культуры и декадах искусства Российской Федерации в бывших республиках Союза. Наши гастрольные маршруты пересекались в США, Японии, Греции, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Польше…
За рубежом разница во времени ее и моих выступлений исчислялась иногда считанными часами, как это было не раз в США, Финляндии в 60-х годах или в 1983 году, когда мой прилет в Грецию совпал с проводимым ежегодно Афинским фестивалем, посвященным памяти выдающейся греческой певицы Марии Каллас. Купив букет белых гвоздик — любимых цветов гречанки, — я отправилась к ее памятнику, что неподалеку от отеля «Хилтон». Увидев охапку точно таких же гвоздик у его основания, я не удивилась — мало ли кто мог их принести сюда; в Греции, да и не только в ней, чтят память о Каллас. Оказалось, что эти цветы от… Ирины Архиповой, только что отбывшей в аэропорт, чтобы улететь на гастроли в Англию, откуда она прибыла в Афины всего на один день на свой сольный концерт, после которого и возложила к памятнику Каллас гвоздики.
Впервые Архипову я услышала в июне 1959 года, когда в Москву приехал знаменитый итальянский певец, один из лучших теноров мира Марио дель Монако. Прибыл он в первопрестольную после длительных уговоров друга, эстрадного певца Клаудио Виллы, побывавшего до того в Москве и имевшего шумный успех (с «солнечным Клаудио», как его называли на родине, в Италии, меня познакомил Соломон Юрок на одном из приемов в гостинице «Метрополь»). Оказалось, что Монако не выбирал Архипову на роль Кармен, он просто попросил дирекцию театра найти ему «хорошую партнершу». Выбор пал на Ирину.
— Когда увидела Марио в репетиционном зале, — рассказывала спустя годы Архипова, — красивого, мужественного, энергично шагающего солдатским шагом, когда услышала первые фразы, спетые им полным, ярким и необычайно сильным голосом, это привело меня одновременно в восторг и трепет, но в трепет уже панический. Подумалось: «Все, конец мне! Моей Кармен, да и вообще пению в опере». А тут еще в стороне на декорациях сидели трое юношей из балета. И один из них сказал: «Не волнуйтесь, этот вас наверняка зарежет!» Слова артиста балета я восприняла двояко: Марио «зарежет» и буквально, и вокально.
Состояние перед спектаклем было какое-то нереальное. «Я и не живу, и не умираю», — напоминала потом мои же собственные слова костюмерша. Но я все же хоть и волновалась изрядно, и трусила, именно на репетициях с дель Монако я нашла себя как певица и актриса. Моя Кармен соответствовала его внутреннему видению. И наоборот, Хозе — дель Монако так заражал своей искренностью, электризовал необычайным драматизмом игры, что все страхи и волнения растворились в желании отвечать ему. Не понимая языка, я тогда обостренно и интуитивно чувствовала, как потом оказалось, верную ответную интонацию.
— Что с тобой? — спрашивали меня коллеги по театру. — Ты так поешь выразительно и так звучишь!
Идеальное партнерское совпадение, контакт сердец стали залогом обоюдного успеха во всех одиннадцати спектаклях, которые мы с ним спели в Москве, в театрах Неаполя и Рима (замечу попутно, что Архиповой выпала честь быть первой русской певицей, которая получила приглашение выступать в Италии, стране классического бельканто).
Триумф Архиповой восторженная публика и критики восприняли как чудо. Это чудо я связываю и с некоторым счастливым обстоятельством: воля Божья свела вместе двух певцов с одинаковым (бывают же такие совпадения!) воспитанием и образованием у обоих.
Я до сих пор не перестаю восхищаться тем огромным мастерством, глубиной чувств, задушевностью и теплотой, с какими воспевала Архипова величавый характер русской женщины, ее строгую одухотворенную красоту (когда-то Архипова поступила в аспирантуру, но вскоре ушла, так и не дописав диссертацию «Образы русских женщин в произведениях русских композиторов». Зато она защитила ее с блеском на крупнейших оперных сценах мира). Созданные ею образы Любаши в «Царской невесте» Н. Римского- Корсакова и Марфы в «Хованщине» М. Мусоргского — непревзойденные шедевры оперного театра — лучшее тому доказательство.
— Для меня работа над каждой ролью, — вспоминает Архипова, — была процессом мучительным, порой труднообъяснимым. Вот моя Марфа. Шаляпин писал: «Марфа — одна из тех изумительных по сложной глубине натур, которых способна рожать, кажется, одна только Россия и для выражения которых нужен был гений Мусоргского. В душе Марфы неистовствует земная любовь… религиозный фанатизм, экстаз и светлая умиленность веры — и каким-то жутким полукругом все эти противоположности сходятся над пламенем костра! Вот какую вокальную палитру дал Марфе Мусоргский!» Этот характер выписан музыкой, выстроен в нотах… Я ее слышала и видела в музыке. Я чувствовала Марфу словно бы в архитектурных объемах. Тут, видимо, сказывалось мое первоначальное образование.
Певица не раз подчеркивала, что успехам на оперной сцене обязана и архитектуре. «Изучение законов пространственного мышления, — говорила Архипова, — полезно, потому что оно помогает работе на сцене, так как сцена — это тоже пространство, в котором нужно уметь ориентироваться. И чувство формы музыкальной и архитектурной — чувство цельное. Недаром ведь говорят, что архитектура — это застывшая музыка». Возможно, что так оно и было, потому что вся яркая галерея ее оперных образов потрясала своей выразительной силой. «Это артистка не только большого чувства, — говорил Г. В. Свиридов, — но и весьма развитого и тонкого интеллекта!»
Неудовлетворенность сделанным, предельная требовательность к себе выводили Архипову на дорогу непрерывных поисков, чтобы быть на сцене, как она любит повторять, «лучше самой себя».
Когда шла работа над постановкой «Хованщины» в Милане, главный художник «Ла Скала»
