Святые Писания, но без Бога и не от души к душе, ибо «неблагодарное» общество вскоре не только низвергает своего кумира, оно, как свинья, поедающая свой опорос, поедает его самого и все его окружение и наследство. И по этому факту можно сослаться на многие и многие противоречивые законы философии, социологии и психологии, а на самом деле все давно и основательно описано в мифологии, правда, древность ныне мало кого впечатляет, потому что современное общество, приобретая цивилизованность, напрочь утрачивает этику и мораль, ибо по нраву это общество под флагами мнимых богов, огородившись границами, как костями, паспортами, как ядом, и всеведающи-ми камерами, как многоглавыми монстрами, превратилось в того самого дракона-чудовище, которое не рождает героев, но требует их, пожирая еще и еще. Тьма — свет — тьма — свет. Что же ныне настанет?
Хасавюртовский мирный договор между Россией и Чеченской Республикой воспринимался по- разному. В России — как позор и унижение, в Чечне — как победа и триумф.
Наш герой (сугубо литературный герой) — Ваха Мастаев — впервые в жизни действительно ощутил себя героем. И те люди, которые знали о его роли в этом деле, называли его тоже не иначе, как герой. В его душе был свет, он ликовал. И даже вид руин разбитого, мрачного, поруганного Грозного не мог повлиять на его приподнятое мировосприятие. Он знал, как и многие его соотечественники, что теперь в свободной и мирной республике они быстро все восстановят. В подтверждение этого Ваху пригласили в учебно- производственный комбинат преподавать на курсах мастеров башенного крана.
Актуальнее и существеннее этого Мастаев на этот момент ничего не знал. Он с таким энтузиазмом взялся за эту работу, что его назначили заместителем директора курсов по воспитательной работе. Днями он преподает. Зарплата невысокая, но он не унывает, потому что он владелец нескольких квартир в на редкость уцелевшем лучшем в городе «Образцовом доме». Он понимает, что стал по-своему богатым человеком. Да зачем ему такое богатство, столько квартир?
Как-то ночью он сидел в своем чуланчике и вел значимые подсчеты. Чуланчик — себе, и еще одну квартиру — сыну. Квартиру Дибировых возвратит Марии, остальные продаст — восстановит дом в Макажое, а оставшиеся деньги — сиротам войны раздаст.
От таких приятностей даже не спалось, и на душе было легко и радостно, как какой-то вороватый, скребучий тревожный шорох во дворе. Ваха вышел — темень, только в одном окне напротив унылый свет — вялое послевоенное напряжение в грозненских сетях.
Стоя на ступеньках чуланчика, он по привычке закурил. И тут тень от центрального подъезда, где вывеска «Образцовый дом», побежала со двора:
— А ну стой! — крикнул Ваха, а потом хотел сказать «кыш», вышло «Кныш».
С внезапно возникшим ощущением тревожности он подошел к центральному подъезду, чиркнул зажигалкой и все понял — «Дом проблем». Идиллия кончилась, будут перемены — свет — тьма — свет — тьма. Выборы ли? Что?
Ответ не заставил себя ждать, и ничего нового не было. На том же конверте, только почерк и тон иной, отнюдь не ленинский: «Мастаеву В. Срочно явитесь в администрацию президента Чеченской Республики Ичкерия (бывшее здание Дома политического просвещения)».
Как символ независимости, президентский дворец — самое высокое и, несмотря на бомбежку, еще крепкое здание — до основания снесли еще до заключения мирного договора. Поэтому новое руководство республики разместилось тоже в Доме политпросвещения. Березки, даже обломленной, нет, лишь часть ствола, словно рука, протянутая из-под земли. И видно, что, хотя герой войны Мастаев занят мирным делом, здесь еще преобладает военная обстановка: нет блокпостов, зато все при оружии, в камуфляжной форме, и даже исполняющий обязанности президента, бывший заместитель президента-генерала, был поэт, и вроде неплохой поэт, но и он теперь, как говорится, в полной боевой. И восседает в «Обществе «Знание», и там якобы ныне восхваляется, проповедуется и даже навязывается ислам, а атмосфера прежняя — вроде перегар, и сквозь жиденький табачный туман на стене будто колышется запыленный барельеф Ленина, и ПСС в шкафу.
— Мастаев, — с ходу говорит президент-поэт, — необходимо срочно провести выборы лидера народа.
— Я работаю, детей обучаю, — как веский аргумент.
— И чему ты учишь?
— Строитель. Башенный кран.
— Рано. Нам нужны воины. Борьба за независимость еще впереди.
— Война ведь кончилась.
— Ты что, со своего подъемного крана земли не видишь? А кругом враги. Мы в окружении враждебной России, она жаждет реванша. А ты, вместо того чтобы воинов растить, молодежь отвлекаешь от главной цели.
— Что я должен делать? — Мастаев и вправду почувствовал себя виноватым.
— Исполнять приказ главнокомандующего. Ехать в Москву.
— Как в Москву? В логово врага? — встрепенулся Ваха. Он машинально глянул на шкаф, где ПСС, вспомнив ленинское: «Все писатели невменяемые люди». А поэт пояснил:
— У нас выборы. Деньги нужны.
— Выборы на деньги Москвы?
— Да, и на выборы, и на пенсии, пособия, зарплату и прочее, прочее, прочее, за что Москва нам должна. Разве это не так? Или ты это не понимаешь?
— Так, — грустно согласился Ваха и с отвращением отвел взгляд от ПСС. А там же, только ниже, как и должно быть в кабинете поэта, книги по фольклору, и по ним он тоже усвоил, что любая метафора мифа говорит об одном — любой герой, персонаж мифа, даже если он еще не очеловечен, а тем более, если это уже человек, — должен сам проглатывать, либо будет проглочен — лишь таков мир! И если этот герой сумеет отречься от своего мнимого достоинства, некой добродетели, соблазнов и даже жизни и подчиниться вроде бы невыносимому, то все барьеры сопротивления один за другим разобьются и он обнаружит, что он и его противоположность — есть одна плоть, где все имеет конец. Там же начало — вечна только душа, как и создавший ее Бог!.. А поехать в Москву Ваха и так хотел, ведь там его сын, там Мария!
Прежняя изоляция Чеченской Республики, по сравнению с тем, что стало после войны и мирного договора, — ничто. Почти на каждом блокпосту доскональные проверки, цель которых — вымогательство.
Всю дорогу Ваха думал — пустят ли его вообще в здание Избиркома России, и вообще, кому он нужен в Москве? А все, как обычно, под контролем. Даже не в аэропорту, а прямо на борту, стюардесса предупредила — у трапа Мастаева ждет машина. Его доставили не в избирком, а к мрачноватому зданию, что напротив Лобного места и словно изъеденная временем и коррозией бронзовая вывеска — Российское общество «Знание».
Мастаев не сомневался, что здесь встретит Кнышева. Правда, судя по всему, Митрофан Аполлонович здесь не главный и это не тот Кнышев, кто может натворить всякое и при этом все равно свой, в чем-то родной. Теперь в глазах Кнышева нет даже искорки прежней близости, наоборот, отчужденность, недружелюбность, если не презрение, и в то же время нет прежней надменности, более уважения, не как к равному, да сопернику.
— Ну, как там в независимой Чечне? Счастливы? Свободны? Как ваш президент-поэт, стихи пишет?
— Вам письмо написал.
— М-да, — словно зная содержание, Кнышев лишь мельком глянул на текст. — На выборы деньги дадим, — от этих слов Мастаев обомлел, а хозяин продолжал: — А вот на пенсии, пособия и прочее — денег нет, только оружием.
— Зачем нам оружие? — возмутился Мастаев.
— Хе-хе, еще пригодится.
— Еще будет война?
— Мастаев, дареному коню в зубы не смотрят.
— Не нужен нам этот «Троянский конь».
