— Ты о чем? — удивился Цанка.
— Сам знаешь о чем, — бурно махал руками здоровенный председатель.
В темноте не видно было его лица, только несло водкой и какой-то острой закуской.
— Не знаю, скажи спокойно.
— Вся округа говорит о том, как мы кабанов отвезли чекисту… Ты знаешь, что теперь будет?
— Я сам удивлен, вчера ночью даже жена меня подколола… Сам в недоумении.
Наступила пауза, оба не смотрели друг на друга.
— Так как это могло разойтись? — взмахнул Диндигов руками, ударил ими сильно по крупным бедрам.
— Не знаю, разве что этот чекист Муслимов разболтал.
— В этих горах ничего не скроешь, даже с женой спать опасно — подглядывать будут.
— Не знаю, как это разнеслось, однако я клянусь, что словом ни с кем не обмолвился, даже с братьями.
— Да я верю. Знали об этом только четверо: ты, я, Белоглазов и его помощник. Значит, этот Муслимов.
— Не знаю, я теперь даже стен боюсь.
— Ладно, разберемся… Точнее, с нами разберутся… Вот это беда — на ровном месте… Какого черта ему эти кабаны сдались, да и ты хорош, ввязал меня в эту историю.
— Так ведь он сам попросил, — оправдывался Цанка.
— Ладно, спокойной ночи, — неласково буркнул Диндигов исчез в темноте.
Всю ночь не спал Цанка, ворочался. Оказалось не напрасно, наутро нагрянул домой наряд милиции, перерыли весь дом, искали оружие. Ничего не нашли, однако уходя забрали мешок кукурузной муки и все сушеное мясо диких животных. Перед уходом объявили — если еще раз узнают, что Арачаев ходил в лес, то будут действовать со всей пролетарской строгостью, то есть как обычно — арестуют.
— А если за дровами? — наивно интересовался Цанка.
— За дровами только по письменному разрешению лесхоза и при нашем уведомлении… И еще, каждый понедельник в девять ноль-ноль на регистрацию в райотдел, твои каникулы кончились. Тем не менее эти угрозы не возымели действия на Арачаева. В неделю раз он обязательно уходил в лес. Без мяса, без еды большая семья не могла бы существовать. Однако не это было главное. В лесу он чувствовал себя человеком: свободным, счастливым, полноценным. Только там, среди дикой, чистой природы, он обретал желанное спокойствие, душевное равновесие. Без леса, без этих гор, без этих изнурительных, рискованных переходов по узким звериным тропам он не представлял себе жизни. Азарт охотника овладел им, дикая природа оказалась сродни его характеру, его мировоззрению. Только это осталось его единственной отрадой и забавой в жизни.
Ходил Цанка на охоту только один, даже собак не брал, к тому же тех настоящих охотничьих собак, как у его деда Баши-Хаджи, в округе и не осталось. Кругом были одни безмозглые дворняги. Иногда во время прогулки по горам его обуревала авантюрная мысль найти золотого барана Чахи, тогда он целыми днями в беспорядке где-то копался, строил планы, выпытывал, чертил какие-то схемы. Устав, ругал себя, корил в алчности и дармоедстве, вновь увлекался охотой, с наслаждением бегал по скалистым просторам.
…В самом начале зимы в школу пришло сообщение, что из Грозного в Дуц-Хоте направили нового директора — женщину. (До этого функции директора выполнял абсолютно безграмотный завхоз — Дибиров Мухарбек.) В послании, доставленном в школу участковым милиционером, на магическом бланке райисполкома сообщалось, что прислана по распределению наркома образования Кухмистерова Эллеонора Витальевна — директор начальной школы селения Дуц-Хоте, Веденского района, и что она в данный момент ожидает организации транспорта для переезда из общежития Шалинского РИК до места назначения. В конце письма предписывалось всем органам власти содействовать исполнению данного письма.
После долгого собрания завхоза и трех учителей местной школы было выработано мудрое решение — послать в Шали сторожа-истопника Арачаева.
— Да как я поеду, у меня ведь нет коня! — возмущался Цанка.
— Что ты орешь? — успокаивал его завхоз. — Я для тебя дело делаю. Ты знаешь, какая она красивая и молодая?! Был бы я твоих лет, послал бы я тебя — сам бы на руках принес… Еще благодарить меня будешь, дурень.
Пришлось Цанке идти с просьбой к председателю колхоза. Диндигов встретил Арачаева всегдашним водочным запахом и с раздражением.
— Откуда у меня лошади, откуда у меня транспорт, на весь колхоз всего девять кляч, и тех, говорят, надо сдавать к Новому году на нужды Армии… Даже не знаю, что делать, и тут еще ты со своими дурацкими просьбами… Да и вообще не пойму я, когда это Арачаевы коней просили, — ведь у вас всегда табуны отборных коней были?
— Были, да с большевиками уплыли, — с ехидцей, жалко усмехнулся Цанка.
— Что шумишь, что болтаешь? — замахал руками Диндигов. — Сам знаешь, у них везде уши и глаза.
Он подошел вплотную к Арачаеву, взял за локоть отвел в сторону, как бы сторонясь председательского стола.
— Я тебе забыл сказать, — шептал он перегаром в ухо Цанка, — ведь Белоглазова то ли перевели, то ли посадили, но то, что нет его в нашем районе, это точно. Так что и наши дела худы… А ты со своей директоршей пристал.
Наступила пауза, оба оценивали ситуацию, делали хладнокровный вид, хотя внутри у Цанка что-то дернулось, даже напоминание об органах власти вызывало в нем неприятные, какие-то надрывающие чувства. Тем не менее улыбнулся, махнул рукой.
— Туда ему и дорога, дай Бог, чтобы всех их отсюда убрали.
— Что ты городишь? Говорят, он был более-менее человечным, а кто будет взамен, кто знает?
— Брось ты об этом, — пытался уйти от этого разговора Арачаев, — ты мне транспорт дашь или нет?
— Ой, как вы мне все надоели. Думаешь, ты один, приятель? Вся округа в колхоз просить приходит.
— Я-то ведь не для себя. Ведь директора школы везем, а она, говорят, молодая, красивая, умная, русская… Наших детей учить она будет.
— Как ты мне надоел? Ладно, дам, только отстань.
Они попрощались, и Цанка уже выходил из конторы, когда его догнала секретарь председателя с просьбой вернуться.
— Так давай выпьем по сто грамм, — говорил Диндигов Цанке, доставая из тумбочки начатую бутылку водки, скудную закуску. — А то в первый раз ко мне зашел и без угощения — даже неудобно.
Выпили по одной, быстро пропустили вторую — говорили о погоде, урожае прошлом и будущем, и вдруг Диндигова озарило:
— Слушай, Цанка, что мы будем зря телегу гонять в Шали и обратно, ведь я должен завтра туда по делам ехать. Может быть я и привезу ее… Давай письмо… — он с трудом прочитал текст. — Эллеонора Витальевна. Ну и имя! Так значит, говоришь, молода и красива?
— Да, — кивнул Цанка.
— Ну ладно, не будем ведь мы на простой телеге везти директора школы, тем более женщину, да еще русскую… Сделаем по-человечески, я сам заеду, на бричке привезу… Так что не волнуйся…
После этого вышел Арачаева провожать до дверей конторы. Хлопал по плечам, как друга, радовался. А через день в ранних сумерках у калитки школы остановилась знакомая бричка. Дежуривший в школе Цанка по звуку понял, что приехал председатель, не выглядывая в окно, выбежал встречать гостей. В дверях в упор столкнулся с Диндиговым. Глаза председателя горели гневом.
— Ты негодяй, — проворчал он, — «красавица-красавица», какая к черту красавица — пугало огородное.
— Ты что шумишь? — перебил его Цанка.
