грязный, обросший вид с блестящими блошиными личинками даже в бороде приводил ее в отвращение.
— Салам аллейкум, — крикнул Батык, протягивая мужчинам руку.
— Во-аллейкум салам, — хором ответили те.
— Приятного аппетита, женщины, — сказал Батык, глядя только на Кесирт.
— Да сохранит и тебя Бог, — отвечали женщины, — садись перекуси с нами.
— Спасибо, спасибо, — отвечал громким развязным голосом Батык.
Его карие глаза от солнца сощурились, блестели.
— Нет мужиков на этих баб, — продолжал он, — ходят, как цыганки бесхозные. Нет чтобы замуж выходить.
— Слушай, Батык, возьми меня, — крикнула с переполненным от еды ртом самая старая из женщин.
— Да кому ты нужна — старая. Такая, как ты, ворчливая дура у меня дома на шее сидит.
— Сам ты старый пень. Будь я в три раза моложе, и то за тебя не пошла, — пытаясь скрыть злость, с надрывным смехом продолжала старуха.
— Да будет тебе ворчать, старая, — примирительно замычал Батык, — ты лучше поговори, чтобы Кесирт за меня вышла. Мужчина я что надо. Силы много… На руках носить буду, горя знать не будет. А то так с вами и состарится в дороге.
Кесирт еще ниже опустила голову, даже шея ее стала красной, кусок еды в горле застрял.
— А что, нет вопросов, — вдруг вмешался один из мужчин, со скрытой издевательской улыбкой. — Если переплывешь туда и обратно — Кесирт твоя.
Все хором засмеялись.
— А что вы смеетесь — думаете не переплыву, — загорячился Батык. — Могу поспорить с любым… Только Кесирт тогда будет моя.
— Нечего мной торговать, — воскликнула девушка.
— Да замолчи, не шуми, — шепотом успокаивали ее женщины, — давай подшутим маленько.
— Так что вы умолкли? — продолжал кричать разгоряченный Батык.
Он уперся здоровенными кулачищами в бока, упрямо согнул бычью шею. Красные прожилки от вечного пьянства на его носу и щеках стали еще пунцовее. Исподлобья тупо смотрел он на окружающих.
— Батык, я даю слово, — вдруг крикнула оскорбленная старуха, — если ты переплывешь Аргун туда и обратно вместе с корзиной яиц Кесирт, то она твоя.
— Ты отвечаешь? — придвинулся к ней Батык.
— Все свидетели. Даю слово.
— Вы что все, с ума сошли? — завопила Кесирт. — Что вы болтаете?
— Успокойся. Ничего не будет, — одергивали ее женщины. — Где корзина Кесирт? — с бычьим упрямством в голосе промычал Батык.
— Вот она. Бери.
Неожиданно он подскочил к корзине, как игрушку сунул под мышку и побежал к реке.
— Стой, ненормальный, вода холодная, отморозишь всё и никто тебе нужен не будет! — кричали, хохоча, мужчины.
— Положи мою корзину. Оставь ее, — бросилась вслед ему Кесирт.
— Да ничего ему не будет — он заспиртован, — смеялись женщины.
На коротких, кривых, мощных ногах он уверенно подошел к реке, легким движением перекинул корзину на широкое обвислое плечо и осторожно ступил в воду. По съежившейся спине было видно, что холод воды поразил его. Сильнейшее течение сносило ногу со скользкого булыжника, на который он опирался. Вдруг камень под тяжестью тела чуть соскользнул, и Батык, теряя равновесие, полетел в воду. Бешеный поток воды с радостью обхватил смельчака, крутанул раз, два, потянул к центру.
В первое время Батык еще хотел удержать корзину, но это было только мгновение: корзина полетела вниз, исчезла из виду и затем всплыла далеко внизу по течению пустая.
Отрезвел джигит, бросился орать, яростно махать руками. В это время он почувствовал, как от напряжения лопнули матерчатые помочи и штаны стали наполняться водой, сползать. Тогда одной рукой он стал держать их, другой пытаться плыть в ледяной воде. Ничего не получалось, накатывающие волны накрыли его, потащили ко дну, огромный булыжник тупо стукнул в колено, он захлебывался. Батык замахал руками, выплыл и увидел, как прямо перед ним, качаясь вверх-вниз, по течению несутся его единственные штаны. Забыв обо всем на свете, бросился он за ними — чуть-чуть не достал — исчезли.
— Плыви, плыви — сучка, — силясь перекричать шум реки, орал Батык. — Ничего, сколько я навонял в тебя! Мне не жалко. Видя неладное, мужчины бросились вдоль берега за несчастным, давая разные умные советы и не смея залезать в воду. Через метров пятьсот на берегу нашли неудачливого жениха. Батык, весь синий, дрожа, сидел на корточках, пытаясь длинной рубашкой скрыть белеющую задницу.
Через два дня пьяный Батык объявился на базаре в Грозном. Все знали о случившемся, показывали на него пальцем, шушукались, смеялись.
Злобная месть зародилась в душе Батыка. Собрал он вокруг себя городских карманников- беспризорников. Подговорил, подсказал, навел.
Вечером, когда женщины, продав весь товар, считали выручку, подошел незаметно маленький шалопай, выхватил из рук Кесирт перетянутый нитками сверток денег, кинул, как мяч, напарнику, а тот исчез в толпе.
Первого воришку поймали, долго мучили, уши чуть не оторвали, рассказал он обо всем, что знал, и поняли все, что это дело Батыка.
На следующее утро поймали как всегда хмельного придурка, хотели припугнуть или призвать к совести. Все было бесполезно — Батык все отрицал. Тогда собрали прямо на базаре шариатский суд. Дело кончилось быстро — глазом не моргнув, поклялся пьяница на Коране, что не причастен к этому делу, а мальчика назвали малым да глупым, и его показания и клятва на Коране не уместны из-за юного возраста.
Так все и закончилось. Женщины-торговки меж собой переругались, обвинили во всем Кесирт. Несчастная дочь Хазы на людях как-то держалась, а по ночам не спала, мучилась, плакала.
Не зная, что делать и как быть, сидела Кесирт на базаре, бездельничая, когда в поле зрения ее пустующего взгляда вдруг попал длинный, худой, как жердь, младший Арачаев.
— Цанка, Цанка! — вскричала Кесирт, бросаясь сквозь толпу к юноше.
Крепко обнялись, как родственники, уставились друг на друга, под любопытные взгляды окружающих.
— Ты что здесь делаешь? Как моя мать? Ты ее видел? Как она? — забросала девушка парня вопросами.
— Да все нормально, — отвечал Цанка, невольно улыбаясь и краснея.
Не переставая расспрашивать, не давая Цанке внятно ответить на свои многочисленные вопросы, Кесирт утащила юношу далеко от базарной толпы, на прилегающую поляну. Сели под тень зеленеющего дерева. Оба не могли скрыть радости от встречи. Цанка, пытаясь показать себя взрослым, достал из кармана кисет, неумело закручивал самокрутку. Глубоко затянувшись — стал кашлять.
— Ты смотри — какой взрослый стал, даже курить начал, — шутила дочь Хазы, — бросай это дрянное дело. Терпеть не могу этот запах. И к тому же тебе это не идет.
Пытаясь еще больше сразить девушку, Цанка все время лазил за пазухой, желая, чтобы выпал револьвер. Это у него получилось.
— Ой, что это такое? — вскрикнула Кесирт.
Цанка, не вынимая из уголка рта цигарку, важно наклонился, с напущенной бесцеремонностью взял с влажной земли револьвер, медленно сунул на прежнее место.
— Зачем тебе эта штука? — не унималась Кесирт. — Мал ты еще.
— Сама ты малышка, — важничал юноша.
Долго разговаривали, все время смеялись, вспоминали все, от купания в детстве в роднике до танцев и скандала на зимнем веселье. Только об одном ни слова не сказали: о том, как подглядывал Цанка за
