нанесенные друг другу оскорбления.
Печалью окутались лица матери Цанка и его жен. Неузнаваемо изменилась Дихант. После восстания в Шали ее отца — Иналова Гойсум-Хаджи и двух братьев арестовали, их судьба, как и судьба Арачаева Цанка и Косума была неизвестна. Это было не все. Огромные дома Иналовых, их торговый ряд в Грозном и Шали отдали на разграбление красноармейцам, а потом подожгли. Всю скотину, все что можно было, конфисковали. В итоге остались мать Дихант и ее две младшие незамужние сестренки бездомными, без никаких средств к существованию.
Такого поворота жизни Дихант никогда не ожидала, она тяжело все это перенесла. Опустила надменную голову, чуть сгорбилась, лицо осунулось, глаза и волосы потеряли блеск. Но главное было не это. Видимо от невзгод, она родила на месяц раньше положенного срока хилого ребенка, месяца два мучилась с ним и похоронила.
Но больше всего мучилась Кесирт. Тосковала по мужу, плакала по ночам, не знала, что с ним случилось, где он, жив или нет. Однако и не это было самое главное — крайняя нужда и голод поселились в доме Авраби. Есть стало нечего. После ареста Цанка провели обыск — искали оружие, а забрали все съестное, в том числе и дойную корову, оставили только годовалого теленка. Его есть не стали — это была последняя надежда старой Авраби.
Из-за скудной еды грудь Кесирт не наполнялась молоком, ребенка кормить было нечем, он всю ночь плакал, в кровь искусывал соски матери. Иногда, чем могла, помогала Табарк, просила сноху переехать жить в их дом. Однако Кесирт отказывалась, боялась проклятой Дихант, да и Авраби скулила, умоляла не брать ее, не оставлять одну.
Свыклась она с Кесирт, и самое главное — привязалась к сыну.
Кое-как дотянули до весны. В начале марта Кесирт, оставив сына под присмотром Авраби, в одиночку, первой ушла в горы на поиск ранней черемши. Из-под глубокого снега, в мерзлом грунте выискивала маленькие, только зарождающиеся корешки съедобной травы. Хотела первой выйти с молодой черемшой на равнинные рынки.
За три дня изнурительного труда накопала четыре мешка черемши и, погрузив их на ручную тележку, потащила товар в Шали, с трудом преодолевая многочисленные горные подъемы и спуски. Ее помыслы оправдались с лихвой, она сумела в обмен на черемшу приобрести мешок кукурузной муки и пуд ячменного зерна.
В тот же день, оставив это богатство на хранение у знакомых, она пошла в милицию в надежде разузнать что-либо о муже. Пользуясь своим обаянием и красотой, смогла дойти до начальника Шалинской милиции — Аки Матаева, он о судьбе Арачаевых ничего не знал, но пообещал выяснить все, что возможно в течение ближайшей недели.
На обратном пути Кесирт повезло — попались попутчики из соседнего села, ехавшие домой на пустой бричке, запряженной буйводицей. Они усадили ее рядом с собой, сзади подвязали тележку. Усталая Кесирт всю дорогу провела в дремоте.
Вечером в доме Авраби был пир — вдоволь наелись кукурузной каши. Потом Кесирт ходила с сыном к Табарк, поделилась с ними мукой, рассказала о встрече и обещаниях начальника Шалинской милиции.
Ночью, прижимая к груди сына, нюхала его, жадно целовала, плакала.
А через неделю вновь потащилась в Шали с четырьмя мешками черешни. На сей раз появились конкуренты, из-за этого удалось обменять свой товар на полмешка кукурузной муки. Однако и это Кесирт считала за счастье и благосклонность судьбы. Позже, идя в милицию, подсчитывала на сколько дней им хватит этой провизии.
Повезло ей и во втором, самом главном деле — начальник милиции сообщил, что Арачаев Цанка находится в Грозненской тюрьме, и что есть возможность сделать ему передачу, а если постараться, можно и увидеть его. А что касается Косума, то его перевели в тюрьму города Ростова-на-Дону, и о нем более ничего не известно.
Загорелась Кесирт желанием увидеть Цанка или хотя бы сделать ему передачу, заразила этой идеей и Табарк. Собрали они последние запасы, и отправилась Кесирт в Грозный. Мучилась она несколько дней в городе — в результате ее даже близко к тюрьме не подпустили, сказали, что нужна справка от сельского ревкома. О чем должна быть эта справка, она так и не поняла, объясняли ей, что на месте все в курсе.
Ни с чем прибыв в Дуц-Хоте, сразу же, не откладывая, пошла к председателю ревкома, тот направил ее к секретарю — Тутушеву Харону. Последний с Кесирт был подчеркнуто любезен, вежлив, однако помочь не мог, потому что не знал, какую справку он должен был дать.
В тот же вечер Харон подъехал к дому Авраби на своей бричке, вызвал Кесирт.
— Завтра я еду по работе в Шали, там все разузнаю, а ты, если нужна справка, послезавтра в обед жди меня у центрального магазина.
Благодарила его Кесирт, чуть не в ноги кланялась, хотя и знала, что Тутушевы во вражде с Арачаевыми. А когда довольная заходила домой, услышала как бы мимолетом брошенную Авраби фразу:
— Смотрел он на тебя — съесть хотел…
— Да что ты болтаешь? — засмеялась Кесирт. — Старый он хрыч, чтобы об этом думать.
— Только в старости об этом и думают, а в молодости — все кажется делается, — грустно сказала старуха. — А смотрел он плохо… Гадина он и подлюка… Верить ему нельзя.
Пропустила мимо ушей ее слова Кесирт, мечтала скоро увидеть любимого мужа, радовалась.
Как и договорились, встретились Харон с Кесирт в Шали. Тутушев суетился, нервничал.
— Ну что, пришла? — говорил он, слезящимися глазами жадно осматривая ее с головы до ног.
— Как видишь, — улыбнулась она, вспомнив сказанную Авраби фразу.
— Так, — хлопнул Харон себя по бедрам, — я нашел человека, который живет в Мескер-Юрте. Он мой знакомый, работает именно в тюрьме, он обещал устроить встречу.
— Спасибо, Харон, — распылалась Кесирт.
— Ну, за спасибо не отделаешься, — озабоченно глядя в сторону говорил он.
Кесирт стала серьезной.
— А сколько он просит? — спросила она в волнении.
— Ну, это не много… Я договорюсь… Ну, я думаю, все будет нормально, — стал успокаивать ее Харон.
— Ты ведь знаешь, что я, в принципе, ничего дать не могу, — сказала Кесирт, — мы еле-еле живем…
— Не шуми, не шуми, — успокаивал ее Тутушев, — потом как-нибудь рассчитаемся… Да и я помогу… Какие могут быть здесь вопросы… Как-никак односельчане… Ну ладно, поскакали. Дни короткие, а по дороге поговорим.
— Куда поехали? — удивилась Кесирт.
— Как куда — в Месхер-Юрт, а завтра вместе с ним в Грозный.
— Мы одни? — еще больше удивлялась она.
— Да, а что?
— Ну, я не знаю.
— А что ты ломаешься как девица?… Нужна ты мне, да и годы уже не те, чтобы обо мне так думать, — насупился Харон, — хочешь — поехали, а нет — мне даже легче, — и он твердо тронулся к своей бричке.
Кесирт закусила губу, кулачком сжала руки, терзалась в сомнении, наконец жажда видеть мужа взяла верх.
— Подожди, Харон, — кинулась она к бричке. — А ночевать-то мы где будем?
— У моего знакомого… Что ты волнуешься — у него жена, дети.
А завтра вместе с ним поедем в Грозный.
— Тогда я хоть кого-нибудь предупрежу из наших, что еду с тобой, а то дома волноваться будут.
— Делай что хочешь, — буркнул Харон, и залез в бричку на переднее сиденье, — только побыстрее, — кричал он вслед убегающей в толпу Кесирт.
Через минут десять-пятнадцать она вернулась вся запыханная.
— Что-то никого не могу найти, — внимала она.
