сейчас, значительно полегчало, и эта мысль неотступно преследует его, и тому виной — иное ночное видение: теперь вместо ужаса волны, он каждую ночь видит печальную, грустную Ану, которая его зовет, зовет, зовет. И как ни тяжело, он должен, он обязан найти лазейку, ее искать. По крайней мере, какие-то сверхмогучие силы навели его на Степаныча, а не загнали в ядерное подземелье, и Ана, как явь, тому подтверждение, она его на Кавказ зовет, зовет, она ему, наверное, поможет!
И Малхаз, как только прибыли краски и три отличных хоста, как он заказывал, первым делом взялся за семейный портрет, а ночами, втайне, параллельно стал рисовать Ану по памяти; и почему-то выходила не его Ана, а совсем юная, сильная, прекрасная, как та, что забрал он у Безингера.
— Это кто? Жена, подруга? — как-то спросил Степаныч, когда Малхаз помогал ему в свинарнике, выдавая, что за Шамсадовым и его житьем он скрытно наблюдает. — Хм, за нее, ты думаешь, деньги дадут?
— Пол мира дадут, — не без дерзости ответил Шамсадов.
— Что? Ах, ты, гад, свинья, тот же жид! — набросился на него Степаныч. — На мои последние деньги блядей рисуешь?
От большущих ручищ пострадал Шамсадов нещадно. Ожидая худшего, он последующую ночь ни минуты не спал, желая закончить картину. На рассвете ввалился грузный Степаныч:
— Тчамсадов, давай… — и тут он замер, раскрыв рот. — Господи, как живая! Краса!.. А наш семейный портрет у тебя не получился.
— Я его еще не закончил, — почувствовав перемену, ласково проговорил Малхаз. — Ваш портрет будет еще лучше. Вот увидите… Только руками нельзя, еще не подсохло.
— И сколько ж это будет стоить?
— Уверяю — много. Только пока мы это продавать не будем. Вначале продадим другое, дайте мне еще пару недель.
Малхаз и сам не ожидал, а другая картина, на большом полотне в три метра по диагонали, получилась, как он и задумывал. Уже заканчивая и глядя на картину, он каждый раз холодел от ужаса: взъяренная волна.
— Боже! Точь-в-точь! — вскричала Зинаида Павловна, — Уберите ее, мне страшно.
— Мы вернем свою тысячу долларов? — Степанычу эта картина только этим интересна.
— Не менее десяти, — невозмутим Шамсадов.
Эта картина до Японии не дошла.
— Командир гарнизона себе присвоил, — с ужасом в глазах сообщил Степаныч.
Казалось, что это не только банкротство Степаныча, но и «последний гвоздь» в судьбе Шамсадова, но все перевернулось буквально в тот же день. К подсобному хозяйству Степаныча потянулись офицеры из подземелья с просьбой изобразить такое же — за деньги. А потом и портреты с фотографий, и просто пейзажи.
Заказы принимает сам Степаныч, и дел у Шамсадова уже на полгода вперед; рука устала, глаза от краски щиплет, все приелось и надоело, и лишь одна польза — свинарник он давно не посещает. А тут и лето подоспело, и как-то раз, совершенно случайно он услышал в открытое окно грубый окрик Степаныча жене:
— А зачем ему деньги? Здесь магазинов нет, и ему их больше не увидеть…
Это был приговор.
Конечно, Шамсадов прекрасно понимал — какова его участь. Но понимать — одно, а такое услышать из уст самого близкого, а другого нет, человека — тягостно.
Несколько дней Шамсадов ходил сам не свой; с кого-то картины писать и в то же время ждать от него же исполнения приговора — невыносимо. В отчаянии он уже готов был пойти на какую-либо крайность, безрассудство. Да обстоятельства встряхнули — в эти дни был очередной «полигон», и эти подземные толчки с еще большей силой, и эти две волны с еще большей пожирающей высотой, вдохнули в Малхаза терпение и самообладание, и в то же время у Зинаиды Павловны случился очень сильный сердечный приступ, а Андрюша от испуга — день говорить не мог, позже — чуть заикался.
Зинаида Павловна слегла, и мог бы Степаныч загнать Шамсадова в свинарник, а самому за женой присмотреть, так нет, Степаныч по-мужицки скуповат, Малхаз рисовать должен, оплаченных заказов полно, а временами и в их доме, за женой, присматривать должен.
Шамсадов на все готов, и не только за женой, больше Андрею уделяет внимания, и играючи, просто на ходу такое в «пустом» компьютере сотворил, что юноша присвистнул:
— Дядя Малхаз, а как Вы это сделали?
— Учись, да и компьютер сам научит, — подбадривает юношу Малхаз, — ты только не боись, лезь во все дыры, здесь аварии не страшны, и все можно переиграть.
Через пару дней Андрей уже бегал за дядей Малхазом, прося объяснить — одно, сделать — другое, повторить — третье.
— Так ты ничему не научишься, ничего не поймешь, — объяснял Шамсадов. — Нужна практика, живое общение, контакт, или хотя бы двойная игра, — и далее, — У тебя ведь есть доступ на «ярус», и хотя бы в Интернет.
— В том-то и дело, что нет… Правда, один аппарат в красном уголке для развлечений стоит, но и он платный, только офицеры на нем сутками сидят, порнографию разглядывают.
— Хм, платят только богачи и дураки… У тебя, Андрюша, доступ к аппарату, подключенному к сети, есть? … Ну вот, решим для начала такую задачку, какую на физтехе и не встречали… Только условимся — это игра, но игра виртуальная. Все по памяти, сдашь — мне конец… Не согласен, опасность, в любой момент можешь выйти из игры.
Так он в открытую вербовал Андрея и использовал его доступ к секретной сети. Мальчишка оказался на редкость способным, не меньше Малхаза заразился «игрой». Вначале, обойдя все преграды, они скачали несколько ранее недоступных игр, за которые надо было бы по-правильному платить. Потом Андрей успешно сканировал исходящую с острова закодированную информацию за последние сутки. И так и надо бы идти потихоньку, «наощупь», не торопясь. Но Малхаз торопился, у Андрея уже на носу выпускные экзамены, скоро он уедет, наверняка навсегда, по крайней мере, об этом мечтают его родители. И, из-за нехватки времени, а главное, надеясь на беспечность и слабую квалификацию местных программистов, Малхаз стал форсировать ход операции, он пытался скрыто выйти на связь с внешним миром. В первый день — все хорошо, во второй — тоже, а на третий Андрей задержался в «ярусе». И неожиданно Степаныч побежал туда же, прямо в грязной одежде — вызвали.
Пытаясь сохранить спокойствие, Малхаз делал вид, что поглощен рисованием «денег» для Степаныча.
— Мой сын, сын офицера, и не выдаст, — вдруг за спиной грубый, яростный бас, — однако, он — сын русского офицера, и тебе, черномазый, родину не продаст.
От тени первого удара Шамсадов успел уклониться, но все равно, слаб, от болезни еще не отошел, даже убежать не смог, а после, когда Степаныч ушел, он даже приподняться не смог, и так, в слезах, в соплях, в крови, тут же на полу, тихо скуля, заснул. А на рассвете вновь Степаныч за шиворот его дернул:
— А ну, рисуй!
Да, рисовать надо. Вместе с Андреем в Москву летит и Зинаида Павловна, после экзаменов в физтех, надо родных повидать в Пензе и в Краснодаре, восемь лет не виделись, да подлечиться, если денег хватит.
А перед Андреем у Малхаза трепетное чувство — и вины, и восхищения, любви и близости. Но близко подойти теперь он не смеет, лишь издалека изредка видит, потому что в «своем» доме только ночует, а ночей в принципе и нет, вот он весь день на воздухе пейзажи и рисует.
А лето в разгаре, и кто бы мог подумать, что на этих, вроде гладких камнях такая бурная жизнь зацветет: всюду, прямо на голых скалах яркие, светлые цветы, всевозможных оттенков и размеров, и кругом крик и пение многочисленных, прилетевших с юга птиц, и если бы не мошкара и комары — не жизнь, а рай. И сидит Малхаз от зари до зари, почти что круглые сутки, все срисовывает, руку и оскомину набил, что в творчестве недопустимо, да и рисовать за деньги — тоже недопустимо, но он подневольный, и даже не арестант, у арестанта адвокат, статья, срок — есть, и родные в курсе, а у него ничего, он раб, угнанный в
