византийские корабли ходить не смели, там хозяйничали сарацинские пираты.
Как назло, за несколько дней до этого выпущенный из-под ареста Астарх, якобы за огромную взятку Бозурко Стефану, был назначен друнгария вилли (начальником царской охраны) и поэтому не смог сопровождать Ану в этом плавании. С Аной были Радамист и неизвестная команда императорского флота, выделенная по рекомендации того же Мниха.
И хотя Мних предупреждал: «товар» — из рук в руки; сарацины, спекулируя, что воды вроде бы византийские, настояли на своем. Корабли из-за опасности не сблизились. А сарацины направили две лодки. Одна, в которой сидели два гребца и женщина, издали не очень различимая, но похожая на Азу, машет рукой. И вторая лодка, которая подплыла плотную, взяла пятьдесят килограммов золота, и пока эта лодка не отплывет на приличное расстояние, приближаться к первой лодке нельзя.
Византийская сторона четко выполнила все договоренности; сблизилась с первой лодкой, а там два раба и незнакомая женщина, тоже рабыня.
— Вперед! Догнать! — в ярости закричала Ана.
Может, и догнали бы. Да все Ану отговорили: в тех морях можно ожидать следующего подвоха и вновь всем попасть в плен, либо всем уйти на дно.
От такого позора и горя Ана не хотела возвращаться в Константинополь, двое суток держала корабль на том же месте, думая, что варвары одумаются, вернутся. А когда ни с чем прибыла в столицу, оказалось, здесь все уже знают, и более того, у Мниха запросили еще пятьдесят килограммов, правда, с доставкой живого товара на берег.
— Я их всех уничтожу, — в ярости бесилась Ана.
Для этого ей нужны армия, флот — значит, поддержка на царском уровне, а ее даже не впустили в Большой дворец — этот вопиющий факт означает формальное лишение всех ее привилегий и чинов. И даже Мних вроде не может узнать, от кого из царствующих особ исходил данный указ, и весьма может быть, к этому причастен брат Бозурко.
Дело в том, что буквально накануне Бозурко, как он выразился, «выкрал время от государственных забот» — ведь он второе лицо в казначействе империи — и соизволил наконец-то явиться к сестре. А Ана, особо не разбираясь, злобно выдала:
— Ты не наших кровей, и вообще, ты не только не кавказец, но и не мужчина. Вон из моего дома…
После череды этих событий положение Аны стало не только печальным, совсем незавидным. И неведомо как, да как обычно Мних прослышал об этом монологе.
— Оттого, что я все сношу, — не значит, что такую важную особу двора можно так оскорблять.
— Он мой брат, — резко парировала Ана.
— Милая, ты в Константинополе, и пора бы знать — при византийском дворе брат и враг — зачастую одно лицо.
И как в подтверждение этому, а может и по случайности, хотя Мних в случайности не верит, на все предприятия Аны одновременно хлынули с проверками ревизоры и даже из-за мелочей стали придираться.
— Это симптоматично, — подытожил Мних. — Раз копают под тебя, значит, следом и под меня… Надо действовать, а вход во дворец нам обоим закрыт, собирать народ — не успеем.
И тут гениальный Мних решил:
— Похоть — в ад заведет… А ну, Ана, садись; хоть он тоже не мужчина, а гениталии, вроде, в порядке… Слово в слово пиши…
— Ведь это любовная записка? — на последнем слове очнулась Ана.
— Божьего помазанника мы все обязаны любить, — артистично выдал доктор, а вслед раскрывая. — Раз нас не допускают, надо любым способом Константина выманить, иначе нам, и скорей всего ему тоже, — конец.
Как по заказу, ночь назначенного свидания выдалась темная, пасмурная, накрапывал мелкий дождь и с моря дул пронизывающий, неприятный ветер. Ана страшно волновалась. Она боялась, что император придет, и одновременно боялась, что не придет.
От такого соблазна никто бы не устоял. В сопровождении двух-трех теней, среди ночи в ее городской дом тайно явился Константин, и увидев в центре полумрачного зала грациозную фигуру, он в выстраданном нетерпении бросился перед ней на колени, страстно обнимая упругие бедра.
— Ваше величество, — не шелохнувшись, холодным тоном молвила Ана, — встаньте, пожалуйста, мы не одни.
— Что? Как!? — резко вскочил император. — Это западня? Заговор!
Из внутренних дверей вышли несколько персон: главный евнух двора Стефан, патриарх Константинополя, царевич Феофилакт Лекапин, патрикий и комит (начальник конюшенного ведомства), внебрачный сын Романа, тоже евнух, Василий Лекапин, и начальник царской охраны Астарх.
— Ваше величество, — тем же тоном продолжила Ана. — Вспомните, сколько раз я Вас спасала от заговоров, сколько раз спасала Вашу жизнь, и Вы, с такой неблагодарностью, закрыли передо мной ворота дворца, и в то же время возжелали, будто я постыдная женщина, как те, что окружают Вас.
— Нет, нет, Ана! Вы… Я, я люблю Вас, и при всех хочу заявить…
— Ваше величество, — непозволительно для иной ситуации перебила Ана, — ни сейчас, ни впредь этот разговор неуместен, я подруга Вашей высокочтимой супруги, и меж нами, как Вы знаете, родство.
— Да, да, родство, — пятился, дрожа, Константин. — Я тоже был со всеми вами по возможности любезен… Только не убивайте меня, — вдруг он заплакал и вновь упал на колени.
— Ваше величество! — все бросились к нему, трогательно подняли, как положено перед царем, склонили головы.
— Ваше величество, — зычным голосом заговорил патриарх, — мы не только не хотим Вас убить, а наоборот, пытаемся сохранить Вашу жизнь… Мои старшие братья, незаконные цари — Стефан и Константин — хотят Вас убить и уже отдали приказ. Вы единственное законное препятствие на их беспутном владычестве. Спасите себя, спасите своих детей, спасите нас, спасите великую Византию от самозванцев. Вспомните, Вы наследник македонской династии!
— Что я должен сделать? — еще дрожал голос императора.
— Подписать указ, — евнух Стефан с почтением подал перо и лист, на котором уже был текст, который продиктовал Мних, стоящий в это время за портьерой.
— Только не убивайте их, — черканув, жалобился император.
— Ваше величество, — быстро выхватывая из-под пера лист, воскликнул евнух Стефан, — позвольте начальнику царской стражи исполнить Ваш указ.
Константин VII ничего не сказал, лишь склонил голову.
— Боже! — с пафосом закричал патриарх. — Ты один в этом мире, и наконец-то в великой Византии один, благословленный Тобой, царь! — с этими словами он пал на колени, в поцелуе надолго приникая к перстам самодержца. Остальные мужчины тоже упали на колени, бряцая металлом, обнаруживая под одеждами оружие, встали в очередь, и только Ана осталась стоять. И тогда за спиной Константина из-за портьеры показался толстый кулак и гневный знак — падай ниц.
Тщательно облобызав кисть, первым встал патриарх Феофилакт и, искоса глядя на портьеру, он, все время крестясь, шептал:
— Слава Тебе, Господи, избавил от греха, от лишней крови. — А очередь задерживалась, и, увидев новый знак, патриарх пнул своего на стороне рожденного брата Василия. — Чего присосался, до зари царскую волю исполнить надобно.
Все мужчины спешно уходили, по их лицам чувствовалось — все не так просто.
Ана догнала Астарха и на чеченском, с жарким вызовом постановила:
— Смотри, сбереги Бозурко!
А император больше об Ане не думал, укрывшись от озноба одеялом, он сидел в кресле, то всхлипывая, то что-то нашептывая, страшась каждой тени от мерцающих огней светильников.
Пробили полночные колокола, и вновь гробовая тишина в столице, и только неугомонный ветер и мелкий дождь навевают: где-то кипит жизнь, разгорается борьба.
Было далеко до рассвета, и неожиданно для горожан, вне времени, пробил колокол на дворцовой
