Но как она могла лишить Стефани возможности прикоснуться к самому сердцу Индии? Далее я, случайно оказавшийся в положении туриста, знал, что сердце Индии находится именно здесь, среди причалов и храмов, протянувшихся вдоль берегов Ганга.
— А Шиви?! — кричал я. — Что Шиви? — Шиви тоже находилась под впечатлением духовной атмосферы, переполнявшей Варанаси, потому что она была сейчас счастлива после нескольких бессонных ночей, проведенных в Нью-Дели. — Что случилось? — Ничего особенного, с детьми это случается часто. Диарея, но она, собственно, уже прошла — грязные руки. — Но как это случилось? — Я кричал. Странные звуки вылетали из моей груди, словно это кричали попеременно сидевшие во мне отец Шиви и врач, оба находившиеся слишком далеко от ребенка; но может быть, это кричал еще
— Ей хорошо здесь. Она окружена всеобщей любовью. И я рядом. А что еще надо ребенку?
Я полагал, что ребенку еще много чего надо. Быть дома, например. Но, похоже, я ошибался. Шиви, по словам Микаэлы, и воспринимала Индию как свой новый дом. Даже такой «эксперт» по Индии, как Микаэла, никогда не могла представить, что Шиви проявит столь явный интерес к Индии, равно как и то, какой интерес она сама вызовет у индийцев, которые никогда не встречали подобного представителя Запада. Когда Микаэла сказала им, как ее зовут, их интерес к Шиви перерос в подлинный энтузиазм.
— Они не чувствовали себя оскорбленными из-за того, что девочка носит имя одного из их богов?! — орал я в трубку.
Но в ответ услышал, что они не только не разозлились, но всячески выражали удивление и радость при виде крошечного создания с огромными голубыми глазами, носящую имя грозного и опаснейшего из богов, Шиви-Разрушителя мира, и чувства их были столь сильны, что целые толпы следовали за ней. Меня это скорее испугало, чем обрадовало. Это была Индия!
— Будь осторожнее, Микаэла! Ради всего святого — будь осторожнее! — снова закричал я в трубку. Но голос ее вдруг стал пропадать, делаясь все тише и тише, пока не исчез совсем.
После подобного разговора бесполезно было возвращаться в постель и пробовать уснуть, а кроме того, в любом случае я должен был оказаться в больнице самым ранним утром, поскольку все операции этого дня были сдвинуты в первую половину из-за торжественных проводов доктора Накаша, назначенных на время обеда.
Накаш появился в операционной минута в минуту, хотя это был последний день его работы, чтобы с обычным своим спокойствием занять свое место возле анестезионного аппарата; лысая его голова также привычно просвечивала сквозь пластик шапочки. Не удивительно, что на церемонии прощания маленькая аудитория рядом с помещениями администрации была битком набита истинными и преданными почитателями этого человека, который за сорок лет работы не пропустил ни единого дня.
Хишин тоже произнес прочувственную речь в честь своего безотказного анестезиолога, хотя после смерти Лазара тот потерял вместе со своей уверенностью и свой юмор, так что под конец его речь была скучновата. Церемонией руководил молодой человек лет тридцати, кто был приглашен на место Лазара, как один из двух директоров, которым предстояло отныне выполнять его работу.
— Я вижу, — с некоторой горячностью и не без горечи сказал я мисс Кольби, которая пришла на это прощальное мероприятие не потому, что хорошо знала Накаша, а потому, что не знала, куда употребить свободное время, потеряв свое место в директорской администрации, — я вижу, что одного человека не достаточно, чтобы справиться с делами, которыми занимался бывший директор, и заполнить пустоту, оставшуюся после смерти Лазара.
И это было чистой правдой — требовалось как минимум двое, чтобы решить все оставшиеся дела, в том числе и такое, как мое, требовавшее найти постоянное, вместо временного, на полставки, место для молодого врача. Мое место было упразднено в этот же самый день после церемонии прощания с Накашем, после того, как я поговорил с наследником Лазара, человеком примерно моих лет, который долго извинялся, пытаясь успокоить меня, видя, в какой я нахожусь депрессии, причиной которой явилось не мое увольнение, которого я ожидал и к которому был готов, а то, что в кресле директора теперь восседал мой ровесник, в то время как душа Лазара спешно покидала мое тело.
А пока новое место для меня нашлось лишь в отделении анестезии, и за это я должен был быть благодарным доктору Накашу, который, кроме всего прочего, на следующий лее день пригласил меня в качестве помощника анестезиолога на частную операцию в больницу Герцлии. В течение всей этой длинной операции, удаляя злокачественные новообразования и метастазы, Хишин был непривычно тих и задумчив, и когда я заметил, что он намеренно избегает встречаться со мною взглядом, я подумал, что он каким-то образом узнал о моих отношениях с Дори. Но после того, как операция была окончена и мы переодевались в раздевалке, я узнал истинную причину его враждебности. Профессор Адлер рассказал ему о моем визите к его отцу.
— Чего вы на самом деле добиваетесь, доктор Рубин? — Он загнал меня в угол. — Стараетесь ли вы только узнать правду?
— Да, — немедленно и без секунды колебания отвечал я. — Именно так. И ничего более. И делаю это я для себя самого. А вы что подумали? Что я пойду и буду все рассказывать Дори?
Его маленькие глазки впились в меня, и в полной тишине он сверлил меня взглядом, веря и не веря. А затем он упрямо продолжил:
— Надеюсь… надеюсь, что это так. Очень надеюсь. Что вам в голову не пришло отправиться к ней, с тем, чтобы рассказать ей то, что вы считаете правдой. Пришло время вам повзрослеть, доктор Рубин, и понять, что в медицине есть тоже свои тайны. В этом одна из ее привлекательных сторон. Мы имеем дело с живыми существами, а не с неодушевленными предметами.
Не удержавшись, я спросил его:
— Но как она? Дори? Оправилась ли она уже?
На этот раз Хишин не мог сдержать удовлетворенной улыбки. Он развел руками.
— Вы что, действительно не знаете? — По моему лицу он понял ответ. — Ах, так вы не слышали последних новостей? Нам наконец-то удалось уговорить ее отправиться отдохнуть в Европу. Более того — мы уже договорились, какого числа мы с ней встречаемся в Париже.
— И когда же?
— На следующей неделе.
Поскольку никому не был известен его супружеский статус, непонятно было и другое — это «мы» было просто множественным числом, так сказать, фигурой речи, или подразумевалось появление второй женщины. Так или иначе, я не мог удержаться, чтобы не сказать:
— Она, что, уже отправилась в Европу? — Я говорил спокойно, но все во мне кричало от боли.
Прежний ироничный блеск вспыхнул в глазах Хишина.
— Надеюсь, у вас нет никаких возражений?
Сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди. Хишин наклонился ко мне и дружески похлопал по спине. Была ли она уже в состоянии путешествовать в одиночку, в то время как мне самому с каждой минутой оставаться одному становилось все более невыносимо?
Когда я увидел доктора Накаша, стоявшего на автобусной остановке, я, притормозив, предложил ему запасной шлем, с тем чтобы довезти его до дома. Оказалось, что его на три месяца недавно лишили водительских прав. За превышение скорости.
— За превышение скорости?! — ошеломленно повторил я за ним, пока он надевал шлем на свою лысую голову. — А я-то считал вас одним из самых законопослушных людей на всем белом свете…
— Больше вы ничего не считали? — фыркнул Накаш и забрался на заднее сиденье.
Он признался, что никогда до этого не ездил на мотоцикле, но я не ощутил исходящего от него
