все!
— Как ты смеешь так разговаривать со мной! Ты капля моей крови и повышаешь голос! Стой, или я тебя прокляну!
Отец задыхался. Я никогда не видел его в такой ярости… Я продолжал пятиться. Он преследовал меня по задворкам еще добрую сотню метров.
— Хорошо! — буркнул он. — Посмотрим, где ты проведешь ночь! Я скажу твоей матери, что ты нас оскорбил. Попробуй только прийти в хижину.
С этими словами он повернулся ко мне спиной. Я не знал, где искать пристанище. Я мог бы пойти к дяде, но не любил его, потому что он был весь в чесотке. От них с женой вечно несло тухлой рыбой. Мне претило входить в их лачугу. Стемнело. Появились то вспыхивающие, то гаснущие огни светлячков. Удары пестов предвещали близкий ужин. Я тихонько обошел нашу хижину и прильнул к щели в глинобитной стене. Отец сидел ко мне спиной. Отвратительный дядя поместился против него. Они ели… У меня слюнки потекли от благоухания дикобраза, которого мы нашли в ловушке отца наполовину съеденным муравьями, так как он попался два дня назад. Мать славилась в деревне своим умением готовить дикобраза…
— Это первый дикобраз в сезоне! — сказал дядя, набив себе рот.
Не говоря ни слова, отец указал пальцем на стену над своей головой. Он вешал там черепа всех пойманных им животных.
— Ешьте все, до крошки, — сказала мать, — долю Тунди я оставила в котле.
Отец вскочил с места, и по его прерывающемуся голосу я понял, что дело будет жаркое.
— Сейчас же принеси долю Тунди, — крикнул отец. — Он не попробует дикобраза. Это научит его слушаться.
— Знаешь, он ничего не ел с утра. Что ж он будет есть, когда вернется?
— Ничего, — отрезал отец.
— Если вы хотите, чтобы он слушался, — добавил дядя, — лишайте его пищи… А дикобраз знатный…
Мать вышла и принесла котел. Я увидел, как отец и дядя запустили в него руки. Затем я услышал плач матери. Впервые в жизни мне захотелось убить отца.
Я вернулся в Фиа и… долго простоял в нерешительности, прежде чем постучался в хижину белого священника. Я застал его за едой. Мой приход удивил его. Я объяснил ему жестами, что хочу уехать вместе с ним. Он засмеялся, выставив напоказ все зубы, отчего рот его уподобился полумесяцу. Я неподвижно стоял у двери. Он подозвал меня. Он отдал мне остатки ужина, который показался мне странным и восхитительным. Мы продолжали разговаривать жестами. Я понял, что он согласен взять меня с собой.
Так я стал боем преподобного отца Жильбера.
На следующий день новость дошла до отца. Я боялся его гнева… Я объяснил это священнику, по- прежнему прибегая к жестам. Мой страх развеселил его. Он дружески похлопал меня по плечу. Теперь я был под защитой.
Отец пришел после обеда. Он сказал только, что я был и остался его сыном, то есть каплей его крови… что он не сердится на меня и все будет позабыто, если я вернусь домой. Я знал, что означают эти прекрасные речи в присутствии белого. Я показал отцу язык. Он зло посмотрел на меня, как смотрел всякий раз, когда собирался «научить меня жить». Но с отцом Жильбером я ничего не боялся. Его взгляд, казалось, имел колдовскую силу; отец опустил голову и ушел понурившись.
Мать пришла ночью повидаться со мной. Она плакала. Мы поплакали вместе. Она сказала, что я правильно сделал, покинув родительский кров, что отец не любил меня так, как отец должен любить сына, что она благословляет меня и что, если я когда-нибудь заболею, надо будет искупаться в реке и это меня излечит…
Отец Жильбер дал мне штаны защитного цвета и красную фуфайку, которые привели в восторг всех окрестных мальчишек, и те стали просить священника, чтобы он тоже взял их с собой.
Два дня спустя отец Жильбер усадил меня на свой мотоцикл. Треск мотора вызывал страшную панику в деревнях, через которые мы проезжали. Служебная поездка продолжалась уже две недели. Мы направлялись теперь к католической миссии Святого Петра в Дангане.
Я был счастлив. Быстрота езды опьяняла меня. Скоро я увижу город, узнаю белых и буду жить, как они. Я невольно сравнил себя с красными попугаями, которых мы ловили в деревне на зерна маиса: они тоже попадались в плен из-за своей жадности. Мать часто говорила мне, смеясь: «Тунди, твоя любовь к сластям не приведет к добру…»
Мои родители умерли. Я не вернулся больше в родную деревню.
Теперь я живу в данганской католической миссии Святого Петра. Мне приходится вставать в пять часов, а иногда и раньше, особенно в те дни, когда в миссии собираются все наши священники. Я звоню в колокольчик, висящий у входа в ризницу, затем ожидаю прихода настоятеля. Я прислуживаю порой на трех-четырех мессах в день. Кожа на моих коленях стала твердой, как у крокодила. Когда я опускаюсь на колени, мне кажется, что под ними лежит подушка.
Больше всего мне нравится раздача святого причастия по воскресеньям. Верующие подходят к алтарю с закрытыми глазами, открытым ртом и высунутым языком, можно подумать, что они гримасничают. У белых имеется особый алтарь. У них плохие зубы. Мне нравится ласкать подбородок белых девушек дискосом, который я подношу им, в то время как священник кладет им на язык облатку. Научил меня этому бой одного из наших священников. Мы можем ласкать их только так…
Старая женщина, живущая в сиксе[23], готовит нам еду. Но мы предпочитаем остатки от обеда священников. Там попадаются даже куски мяса.
Я обязан решительно всем отцу Жильберу. Я очень люблю его, моего благодетеля. Он веселый человек; когда я был маленьким, он смотрел на меня как на домашнего зверька. Он любил таскать меня за уши и очень забавлялся, видя, что я всему дивлюсь.
Он показывает меня всем белым, приходящим в миссию, как свое творение. Я его собственный бой, бой, который умеет читать, писать, прислуживать во время обедни, накрывать на стол, убирать комнату, стелить постель… Я не получаю денег.
Время от времени священник дарит мне старую рубашку или старые штаны. Отец Жильбер знал меня голым, как червь, он научил меня читать и писать… Ничто не сравнится с этим благодеянием, хотя теперь я и понимаю, что значит быть плохо одетым.
Сегодня из джунглей вернулся отец Вандермейер. Он привез с собой пять женщин, по-видимому, христианок, которых он отнял у мужей-многоженцев. В сиксе появилось пять новых обитательниц. Если бы они знали, как много работы их ожидает здесь, они остались бы со своими мужьями!
Отец Вандермейер — помощник отца Жильбера. У него самый красивый голос во всей миссии. Это он служит мессу по большим праздникам. И все же отец Вандермейер какой-то странный… Он не допускает, чтобы кто-нибудь другой собирал пожертвования в те дни, когда не он служит праздничную мессу. Однажды я сделал это вместо него, и что же? Он позвал меня к себе в спальню, раздел догола и обыскал. А затем приставил ко мне на целый день законоучителя, чтобы проверить, не проглотил ли я ненароком монету…
Он следит за нравственностью слуг и прихожан. Но ему ни разу не удалось в чем-либо уличить меня. Да я и не стерпел бы того, что он делает со своими духовными детьми. У него пристрастие бить неверных жен, разумеется негритянок… Он велит им раздеться у себя в кабинете, приговаривая на плохом местном наречии: «Когда ты грешила, тебе не стыдно было перед господом?» В воскресные дни после мессы для прихожан, которых исповедует отец Вандермейер, наступают страшные минуты…
Я видел очень красивую девушку во время причащения негров. Я погладил ей подбородок дискосом, как мы это всегда делаем с девушками-причастницами, особенно с белыми. Она открыла один глаз и тотчас же его закрыла. Она непременно должна прийти еще раз…
