ладно, уговорили! код вам? А вот код вам всем! С прицепом!
Так мы летели.
– Который нынче час? Сколько осталось, господа?!
– Минут сорок, граф. И – Шэннон.
– A-а! Чувствую – опять беременею! – загодя зазеленел Долгорукий, затеребил тошнотный пакет.
– Все чушь, судари мои! Главное – мы!
– И это прауильно! – очень похоже спародировал кто-то.
– У вас отклеилось, Алекс!
И кто-то, проходя мимо, не поленился, нагнулся и протянул мне квадратик бумаги. Очень знакомый. Очень. С такой знакомой липкостью на обороте. С чемодана слетел. Крепился-крепился, а вот – слетел. Марси. В аэропорту. Налепила. Да. Ну?
По-русски:
АЛКАЧШЕТЧКА! МЫ ТЕБЯ ЛУБИМ. ПРОСТЯЙ.
Главное – мы, как сказано кем-то у меня за спиной.
«Ты останешься». «Я НЕ вернусь». «Ты останешься».
Она плохо выглядела. «Судари мои! Господа! Если бы я был женщиной!..». «Пр-рапустите женщину с ребенком!!!». Марси – спецагент. Марси – сама еще ребенок! Ах да, ну да, ей же под тридцатник. МЫ ТЕБЯ ЛУБИМ…
ПРОСТЯЙ, распустяй!
– Александг’р! Пг’роблемы? – старичок-сверчок все-таки на удивление чуток.
– Никаких! – слишком уж горячо вскинулся я. – Выпьем, батя! Слушай, извини, у тебя не найдется сигарет?
– Извини, только «Мальбог’ро».
Сгодится.
Первый класс. Салон для курящих. Два года не курил. Хотя того же «Мальборо» – хоть задницей кури! А через пару-тройку часов – Москва. Найдешь там теперь «Мальборо», как же!
– Сядем в Москве и – «Беломорчику», «Беломорчику»!
– мечтательно прочирикал бодрячок-Долгорукий.
А «мой» контрабасист похлопал меня по руке и (все-таки при всей чуткости неверно истолковал):
– Не унывайте, Александг’р! Мы победим! Мы еще сыгг’раем!
– Ну тк, батя! Заколдырим еще по одной?!
АЛКАЧШЕТЧКА! МЫ ТЕБЯ ЛУБИМ. ПРОСТЯЙ.
Давайте улыбаться друг другу. Ну тк! Пусть улыбка и несколько идиотическая. Оскал.
Что-то там в Москве? Если ОНИ предпримут штурм, то… то уже предприняли.
– А у меня сегодня премьера на Бродвее… – безэмоционально сообщил кто-то через два ряда от нас.
– Ну тк! Чего молчишь! Господа! Судари! Шампанского!
– Барышня, у вас… у нас есть шампанское?! Ну еще бутылочку! И еще! Так, и еще одну!
– Господа! Кто рискнет открывать шампанское в условиях почти невесомости?! Ржевский! Ржевский, где вы пропадаете?!
– А вы, молодой человек?! Ну?!
– Сейчас-сейчас. Я только докурю…
Грустен я был. Так мы летели. Гуси-лебеди. Устал я, устал. Ничё! Приземлимся – я отдохну по полной программе! Да иду я, иду! Дайте докурить!
МЫ. Марси. И…
Два года в этой Америке прожил, а толком ласкового слова Марси не сказал. Сантименты, мол! На хрен! М-мда-а…
У кого-то премьера, а у меня…
Во! Еще что! Сейчас поймал себя на мысли, что два года в Америке прожил, аж до Калифорнии добирался, Нью-Йорк знаю-изучил, как свои пять пальцев! А… Бродвей ни разу не только не почтил своим вниманием, но и не упомянул, пока рассказывал об американском житье-бытье. Так вот… э-э… м-м…
Бродвей!
Да-с. Теперь упомянул. Вроде бы все. Вроде бы остальное – дома. В России. Кстати, Москва Москвой, а как там мой Питер?! Держится?!
Держитесь! Я лечу!
Так мы летели. Мы скоро пойдем на посадку.
– Господа! Шампанское! Господа! Вы куда?!
– Мы?! Мы никуда! Мы здесь!
– Продолжим, господа!!!
