тротуаре, быстро заполнялись.
— Если н-не умеешь врать, не ври, — выслушав Талиба, сказала она. — Тебе врать нельзя. У тебя лицо как переводная картинка. Пойдем, лучше я буду врать.
— П-папа сейчас в отъезде, — независимо ответила Лера на вопрос Удриса.
А дальше началось.
— Где? — спросил Удрис.
— К-кто? — в свою очередь спросила Лера.
— Твой папа.
— М-мой? — опять спросила Лера.
— Ну да, конечно, твой папа. Где он?
— С-сейчас?
— Да, сейчас.
— Т-т-точно н-н-не знаю.
— А где он может быть?
— К-кто? — невозмутимо и удивленно опять спросила Лера.
— Твой папа! — четко выговорил Удрис.
— М-мой? — еще больше удивилась Лера.
— Вот Талиб говорит, что он в каком-то имении. В каком? — спросил Удрис.
— К-к-кто? — спросила Лера, и лицо ее приняло такое выражение, что Удрис закрыл глаза рукой.
— Папа, — с трудом сдерживаясь, повторил Удрис.
— М-мой?
Так и продолжался этот разговор. Талиб искренне сочувствовал терпеливому чекисту, но его разбирал смех. Очень уж здорово Лера притворялась дурочкой.
Однако Удрис нашел способ добраться до сути дела. Он стал перечислять все известные подмосковные имения и смотрел одновременно и на Леру и на Талиба.
— Значит, скорее всего, он сейчас в Архангельском? — резюмировал Ян Карлович.
— Да, — сказал Талиб. Он не выдержал.
— К-к-кто? — опять невозмутимо спросила Лера.
Но Удрис уже не обращал на нее внимания.
— Сейчас вызову машину, и мы все съездим за ним.
Ян Карлович стал звонить по телефону, а Талиб шепнул Лере:
— Нехорошо получается. Ведь он в Москве.
— А что д-делать? — спросила Лера. — Не надо б-было врать.
Телефон жалобно звякнул, когда Удрис швырнул трубку на тонкие рычажки.
— Ни одной свободной машины как назло! Придется ждать.
— Вам он правда очень нужен? — с участием к огорчению Яна Карловича спросил Талиб.
— По горло! — вздохнул Удрис. — Не надо бы вас в эти дела вмешивать, играл бы с подружкой… У взрослых свои заботы — у детей свои…
Он походил по кабинету, посмотрел на ребят, стараясь, впрочем, не встретиться с немигающим взглядом Леры.
— Бумагу нам одну доставили, — после некоторого раздумья продолжал Удрис. — Донесение или еще что, а прочесть его не можем. Буквы, кажется, арабские, но какой язык, никто у нас не знает.
— А зачем профессора ждать? — спросил Талиб. — Я арабский немножко знаю, а персидский совсем хорошо.
— Как это? — опешил Ян Карлович. — Ты знаешь?
— Конечно, — набираясь смелости, сказал Талиб. — По-арабски я коран читать могу, а по-персидски я сначала только стихи учил, а потом, когда в Бухаре жил, и говорить хорошо научился. Персы почти так же говорят, как таджики. И пишут так же.
Наверное, Ян Карлович Удрис не поверил бы Талибу, если бы не был латышом. «Действительно, — подумал он. — Я ведь тоже в детстве знал два языка — латышский и русский. И еще немного немецкий. Малые народы всегда тянутся к другим языкам».
— Ладно, — после некоторого раздумья сказал он. — Попробуй перевести эту бумагу. Только не смущайся, если не получится.
Ян Карлович положил перед Талибом несколько белоснежных листков. Первое, что бросалось в глаза, — удивительно стройные и аккуратные строчки.
— Н-ну и почерк, — с завистью сказала Лера, заглянув в бумаги через плечо Талиба.
— Это пишущая машинка, — сказал Удрис.
Талиб стал читать. Текст был персидский, но встречалось много трудных слов.
— «Ваша замечательность…» — начал переводить Талиб.
— «Ваше превосходительство», наверно, — заметил про себя Удрис.
— «…спешу отправить эти бумаги с оказией, ибо не знаю, когда представится другой случай. Акции уральских заводов мной куплены у второстепенных держателей, которые…» — с трудом подбирая слова, продолжал Талиб.
Но Удрису все было понятно. Он делал какие-то пометки для себя, просил повторить то или иное слово, особенно названия. Чаще это были фамилии: Рембрандт, Брюллов, Ренуар, Ван-Гог.
— Это художники, — ответил Ян Карлович на немой вопрос Талиба. — Художники, картины которых скупает тот, кто пишет письмо. Он скупает акции старых предприятий в надежде на то, что вернется капитализм и их можно будет продать. Но поскольку он не вполне верит в это, то скупает картины, драгоценные камни, золото, фарфор.
— А кто этот человек? — спросил Талиб.
— Персидский подданный Али Аббас-оглы, — сказал Удрис. — Мы подозревали его в шпионаже, а он просто спекулянт, наживается на трудностях. Дальше можно не переводить. Все ясно.
Но Талибу и самому было интересно, да и Лера к тому же попросила:
— Переводи. Ты очень хорошо п-переводишь.
Талиб продолжал. В письме были сведения о ценах на предметы искусства, поручения к разным людям и указания, кому следует дать взятку и какую именно. «Господину генералу Виккерсу прошу передать клинок местной работы, который вполне можно выдать за дамасский, если стереть клеймо, поставленное не в меру честолюбивым автором. Супруге господина Милмана можно подарить одну из маленьких икон…» — писал неведомый Талибу персидский подданный Али Аббас-оглы.
— А что вы с ним будете делать? — спросил Талиб.
— Ничего, — ответил Удрис. — Ценности конфискуем, если он еще не успел сплавить, а самого вышлем на все четыре капиталистические стороны.
— Если клинок найдете, можно мне будет его посмотреть? — не очень уверенно попросил Талиб.
— Если найдем, можем и показать, — сказал Удрис. — Ты ведь нам помог отчасти. Только зачем тебе?
Талиб не знал, как ответить. Не хотелось рассказывать о том, что отец когда-то сделал настоящий дамасский клинок и даже написал на нем «Дамаск», хотя ковал его в Ташкенте.
— У него отец тоже клинки д-делает, — к неудовольствию Талиба, вмешалась Лера. — Он, наверно, д-думает, а вдруг отец…
— Как зовут твоего отца? — спросил Удрис.
— Мастер Саттар, — неохотно ответил Талиб.
— Хорошо, посмотрим. А теперь, ребята, идите. Время дорого.
Удрис вышел с ними к подъезду и, поблагодарив обоих за помощь, велел заходить денька через два.
— А как насчет Мухина? — напомнил Талиб о цели своего прихода.
Ян Карлович ужасно смутился и стал просить извинения, что совсем об этом забыл.
— Завтра узнаю, — сказал он. — Обязательно все узнаю. Если Мухин приехал, немедленно сообщу. Дайка адрес твой запишу.
