товарищами. Мне пришлось пробежать прямо по глубокому снегу поле, а потом начался лес, где, я предполагал, находятся мои товарищи. Когда в него вбежал, то, кроме шума деревьев, ничего не услышал. Я остановился и стал прислушиваться, а через некоторое время услышал шаги идущих людей. Это были, видимо, мои товарищи. Я обрадовался и крикнул:
— Стой! Кто идет?
— Тише ты, чего орешь? — услышал в ответ голос Голикова.
Нас собралось девять человек, а где остальные, никто не знал. Голиков спросил меня:
— Вслед за тобой кто-нибудь еще прыгал из вагона?
— Нет, больше никто не прыгал. Я видел двух оставшихся в вагоне, а может быть, там осталось и больше. Я некоторое время лежал в снегу, пока не ушел поезд, и больше никого не видел.
— Ну и черт с ними, пусть остаются там, у немцев. Я предлагаю больше никого не ждать. Нам надо спешить. Ты, Володя, среди нас очень плохо обут, поэтому пойдешь в конце нашей цепочки, и вот тебе порошок, которым будешь посыпать на наши следы. Всем идти за мной след в след и ни шагу в сторону.
С этими словами он мне передал несколько пакетиков сильно вонючего красного порошка, который немцы использовали против вшей и других насекомых. Мы очень спешили и, пройдя около километра вдоль железной дороги и не встретив других товарищей, решили идти на север, так как там, по рассказам одного летчика, должен был быть партизанский район.
Где-то между деревнями Романовкой и Мотиево мы перешли шоссе Москва — Минск и двигались все время лесом на север. У Голикова был армейский компас, который он украл у немцев, и мы хорошо ориентировались в лесу. По глубокому снегу и частым завалам идти нам было очень трудно. Пошел сильный снег, засыпая все наши следы. Это было для нас, с одной стороны, очень хорошо, так как снег заметал наши следы, но, с другой стороны, идти нам становилось все труднее по этому глубокому снегу. Летчики в своих тяжелых унтах совсем выбились из сил, а я шел как-то сравнительно легко. Или это было потому, что я все время шел сзади всех, по натоптанной тропе, или потому, что я был натренирован в ходьбе, так как осенью прошел свыше 1200 километров по оккупированной немцами нашей земле. Одним словом, я оказался бодрее всех остальных товарищей. Видя их усталость, я вытряхнул снег из своей бурки, обвязал голенище самодельного сапога веревкой, попросил у Голикова компас и пошел по снежной целине впереди всех. Стало светать. Неожиданно лес кончился, и впереди оказалось открытое поле. Справа и слева виднелись какие-то деревни. Мы остановились и стали советоваться, что же делать дальше. Один из летчиков сказал:
— Товарищи! Нам нужно обходить деревни по лесу. Если идти прямо по открытому полю, нас могут обнаружить немцы и словить.
— А ты что думаешь, в каждой деревне у них в глубоком тылу обязательно стоят гарнизоны? Если бы это была прифронтовая зона, тогда другое дело, а здесь, за многие сотни километров от фронта, едва ли есть в деревнях немцы, — заявил Голиков.
— Я по своему опыту, пройдя по немецким тылам много сотен километров, знаю, что далеко от фронта в деревнях могут находиться только старосты да один или два местных полицая, — подтвердил я.
— Ну, что же будем делать? — спросил кто-то из летчиков.
— Эх, была не была! Пошли по этому полю вон до того лесочка. Тут всего с полкилометра, а там, в лесу, не скоро найдут нас немцы, — решительно заявил Голиков.
Я его тоже поддержал, и мы пошли к виднеющемуся впереди нас лесочку. Часа через два мы снова были в глухом лесу. Пошел мокрый снег с дождем. Промокшие и обессилевшие, мы решили остановиться на отдых и тяжело опустились на стволы поваленных деревьев.
— Эх, теперь бы костер разжечь да обогреться у костра. Так спичек нет, — сказал сокрушенно Голиков.
— А почему нет? — возразил ему один из летчиков, который совсем недавно попал к немцам в плен. — У меня есть «фронтовая зажигалка», — с усмешкой заявил он.
Покопавшись в карманах брюк, он достал кусок камня и осколок от старого напильника, а затем вынул еще жгут свернутой ваты.
— Вот вам и «фронтовая зажигалка» под названием «крысало», и трут к ней. Сейчас мы зажжем костер.
С большим трудом нам удалось разжечь костер из мокрых веток. Наломав веток и подложив их под себя, мы расположились вокруг костра и задремали. Наступила вторая ночь после побега. Но промокшая от снега и дождя одежда не давала нам спать, и, окончательно продрогнув у потухшего костра, мы встали и пошли дальше по завалам упавших деревьев в этом глухом лесу. Мы не ели уже двое суток, а потому, совершенно истощенные от голода и сильной усталости, мы еле-еле брели, часто падая в глубокий снег. Обессилевшие вконец, мы уже думали, что совсем не выберемся из этого леса. Он нам показался каким-то совершенно непроходимым, и ему, наверно, не будет ни конца ни края.
Но вот постепенно стало светать, и наконец мы вышли на какую-то просеку, а затем по ней на небольшую поляну в лесу. Там мы увидели одиноко стоящий стожок сена.
— Ребята! Смотрите, стог сена стоит, значит, совсем недалеко должна быть деревня, — радостно заявил я своим товарищам.
— А вот и следы от саней! — сообщил Голиков.
Мы как-то приободрились и пошли по этой санной дороге. Пройдя по ней километра два, мы вышли на опушку леса. В полукилометре от леса виднелась небольшая деревня. Мы остановились в нерешительности, не зная, что же делать дальше.
— Ну, чего мы стоим? Надо идти в разведку, — предложил я.
— Вот что, Владимир, — обратился ко мне Голиков, — ты хорошо знаешь все порядки на оккупированной земле, кроме того, ты одет по-деревенски, давай-ка иди в разведку.
И остальные летчики стали просить меня о том же.
— Ну ладно. Я пошел, — ответил я.
Я шел прямо по этому санному пути в сторону виднеющейся деревни. Было раннее утро. Немного подморозило, но на небе еще была сплошная облачность. Когда я подошел к деревне, то ничего подозрительного в ней не обнаружил. Было безлюдно и тихо. Я, не раздумывая, решил зайти в крайнюю избу. Постучавшись в дверь, я открыл ее и вошел в дом. Взрослых в доме никого не было. Меня встретили девочка лет четырнадцати и мальчик лет шести.
— Здравствуйте!. — поздоровался я с ними, а затем спросил у девочки: — У вас в деревне есть немцы?
— Нет, немцев у нас нет, — ответила она, внимательно оглядев меня с ног до головы.
— А староста и полицаи есть? — снова спросил я.
— И старосты, и полицаев у нас тоже нет.
— А как же вы живете без начальства в деревне?
— Так у нас же здесь часто бывают партизаны. Вот никто и не хочет быть старостой, а то партизаны расстреляют.
— А часто бывают у вас в деревне партизаны?
— Да, вот сегодня ночью было несколько партизан. Забрали у одних наших соседей овечку и уехали.
— Девочка, я очень голоден, нет ли у вас в доме чего-нибудь поесть?
— Да мы еще сегодня ничего не варили. Вот если только молоко и лепешку я могу вам дать.
Девочка налила мне в кружку молока и дала большую лепешку, испеченную из ячменной муки. Утоляя свой голод, я продолжал расспрашивать ее о порядках, которые у них есть сейчас при немцах в их деревне, и часто ли они бывают. Она ответила, что немцы бывают очень редко, так как боятся партизан.
Осмелев, девочка спросила меня:
— А вы теперь куда идете?
— Я беженец и вот теперь возвращаюсь домой, в Смоленскую область, — уклончиво ответил я на ее вопрос.
Поблагодарив девочку за угощение, я поспешил выйти из этого дома, чтобы позвать в деревню своих
