У этого сравнительно быстрого взлома подготовленной обороны есть несколько объяснений. Первое и очевидное — это численное превосходство танкогренадерских соединений Хауссера над дивизией Некрасова. На руку эсэсовцам также играла недооценка советским командованием участка прорыва корпуса Хауссера. Считалось, что главный удар наносится под Черкасским. Первые данные авиаразведки, показывавшие скопление крупных масс бронетехники на подступах к Черкасскому (и оно действительно там было, бригада Деккера), только укрепляли в этом предположении. Поэтому выдвижение резервов быстрее шло в 67-ю гв. стрелковую дивизию. Находившаяся в тылу 52-й гв. стрелковой дивизии 28-я истребительно-противотанковая бригада была брошена в бой только вечером, когда оборона уже потеряла свою целостность. То же произошло с истребительно-противотанковым полком, переброшенным из 375-й стрелковой дивизии.
Не последнюю роль в успехах II танкового корпуса СС сыграла эффективная поддержка с воздуха. Советские позиции густо засеивались разнокалиберными бомбами. Два дня спустя, 7 июля, Н. Ф. Ватутин направил шифровку № 19709, в которой указывалось: «Авиация противника наносит массированный удар. Истребители противника, отсекая наши истребители, дают свободу действий своим бомбардировщикам. В бою за 5.7 в пяти иптап осталось два-три орудия. Необходимо усилить истребительную авиацию и завоевать господство в воздухе». К сожалению, это отнюдь не преувеличение. В оборонявшемся на пути «Лейбштандарта» 1008-м истребительно-противотанковом полку из 24 пушек, с которыми он вступил в бой, к исходу 5 июля осталось лишь три.
Главным врагом немецких танков 5 июля стали мины. Согласно донесению группы армий «Юг», в «Великой Германии» все 20 танков и 5 штурмовых орудий потеряны на минных полях, в 3-й танковой дивизии из семи потерянных за день Pz.Kpfw.IV шесть стали жертвами мин, в 8-й тяжелой роте дивизии «Дас Райх» из двух машин обе пострадали от мин, в дивизии «Тотенкопф» все танки и штурмовые орудия потеряны при попадании на минные поля. Лишился своего «Тигра», наскочив на мину 5 июля, и будущий немецкий танковый ас М. Витман.
Точно так же, как в 9-й армии на северном фасе, людские потери 4-й армии в первый день «Цитадели» стали самыми высокими за весь период битвы — 2527 человек. Потери армейской группы «Кемпф» 5 июля составили 3484 человека. Однако если сравнить эти цифры с потерями армии Моделя 5 июля (7223 человека), немецкие войска на южном фасе Курской дуги понесли все же меньшие потери, чем на северном. II танковый корпус СС, доставивший столько неприятностей Воронежскому фронту, потерял всего 1047 человек.
Сражение в воздухе в первый день немецкого наступления было весьма напряженным. Достаточно сказать, что авиация 4-го воздушного флота выполнила 5 июля 2387 самолето-вылетов. 2-я и 17-я воздушные армии ответили 1768 самолето-вылетами (1322 и 446 соответственно). Потери советских авиаторов тоже были значительными. 2-я и 17-я воздушные армии потеряли за день 83 и 76 самолетов соответственно. Таким образом, общие потери советской авиации на южном фасе Курской дуги составили 159 самолетов. Список потерь 8-го авиакорпуса также был внушительным — 39 машин были потеряны безвозвратно (23 Bf 109, 5 FW190, 1 Bf110, 6 He111, 4 Ju87, 2 Ju88, 2 Hs123 и 1 Hs126) и еще 19 повреждены. Интересно отметить, что соотношение потерь самолетов сторон на северном и южном фасах Курской дуги было примерно одинаковым. На южном фасе оно было даже несколько лучше — 1:4, а не 1:5.
Отмененный контрудар. Задачей войск в первом эшелоне попавших под удар противника армий было задержать его наступление на достаточное для ввода в бой резервов время. Быстрее всего могли быть введены в бой подвижные соединения, способные выйти на направление главных ударов противника с высокой маршевой скоростью. Таковых в распоряжении командования Воронежского фронта было четыре: один танковый и один механизированный корпуса в 1-й танковой армии и два отдельных танковых корпуса. 31-й танковый корпус армии Катукова был недавно сформирован и являлся условно подвижным из-за нехватки автотранспорта и не мог полноценно учитываться в расчетах. Впрочем, остальные корпуса также испытывали определенные проблемы с подвижностью, что окажет существенное влияние на дальнейшее развитие событий. В составе этих механизированных соединений насчитывалось исправными 854 танка, и они, несомненно, могли существенно изменить развитие событий.
От сравнения действий командующих Центральным и Воронежским фронтами удержаться трудно. Поэтому мы не будем этого делать. На второй день наступления Н. Ф. Ватутин, точно так же как и К. К. Рокоссовский, запланировал контрудары по вклинившимся в оборону войскам противника.
Командующий 1-й танковой армией М. Е. Катуков вспоминал:
«Нашей армии ставилась задача — 6 июля нанести контрудар в общем направлении на Томаровку.
Этот пункт приказа очень волновал нас. И не потому, что пугали большие по масштабам наступательные действия.
К этому времени в 1-й танковой сложилось общее мнение, что наносить танковым бригадам и корпусам контрудар при сложившейся обстановке просто нецелесообразно.
Ну хорошо, мы двинемся на немцев… Но что из этого получится? Ведь их танковые силы не только превосходят наши численно, но и по вооружению обладают значительным преимуществом! Этого никак не сбросишь со счета. Вражеские «тигры» могут бить из своих 88-мм орудий по нашим машинам на расстоянии до 2 километров, находясь в зоне недосягаемости огня 76,2-мм пушек наших тридцатьчетверок. Словом, гитлеровцы в силах и с дальних рубежей вести с нами успешный огневой бой. Так следует ли давать им в руки такой сильный козырь? Не лучше ли в этих условиях повременить с контрударом, делать по-прежнему ставку на нашу тщательно подготовленную, глубоко эшелонированную оборону?
[…]
Нужно было во что бы то ни стало добиться отмены контрудара. Я поспешил на КП, надеясь срочно связаться с генералом Ватутиным и еще раз доложить ему свои соображения. Но едва переступил порог избы, как начальник связи каким-то особенно значительным тоном доложил:
— Из Ставки… Товарищ Сталин. — Не без волнения взял я трубку.
— Здравствуйте, Катуков! — раздался хорошо знакомый голос. — Доложите обстановку!
Я рассказал Главнокомандующему о том, что видел на поле боя собственными глазами.
— По-моему, — сказал я, — мы поторопились с контрударом. Враг располагает большими неизрасходованными резервами, в том числе танковыми.
— Что вы предлагаете?
— Пока целесообразно использовать танки для ведения огня с места, зарыв их в землю или поставив в засады. Тогда мы могли бы подпускать машины врага на расстояние триста-четыреста метров и уничтожать их прицельным огнем.
Сталин некоторое время молчал.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Вы наносить контрудар не будете. Об этом вам позвонит Ватутин.
Вскоре командующий фронтом позвонил мне и сообщил, что контрудар отменяется. Я вовсе не утверждаю, что именно мое мнение легло в основу приказа. Скорее всего, оно просто совпало с мнением представителя Ставки и командования фронта»[73].
Если сравнить отданные Рокоссовским и Ватутиным приказы на контрудар, то по сути своей они похожи. Оба командующих фронтами отказались от первоначальных планов и отдали распоряжение атаковать прорвавшегося противника в лоб. Объяснением такому решению может служить стремление любой ценой ограничить прорыв немецких войск. Немецкие корпуса за первый день наступления еще не успели углубиться в оборону советских войск. И Рокоссовский, и Ватутин стремились ограничить их продвижение второй полосой обороны.
Однако если абстрагироваться от конкретных задач, которые ставил командующий выдвигаемым из резерва подвижным соединениям, просматривается стремление вывести танки на определившееся направление главного удара противника. Соответственно 1-я танковая армия выходила на правый фланг 6 -й гв. армии, а 5-й и 2-й гв. танковые корпуса — на левый. Сообразно этому распределению сил боевые действия 6 июля можно разделить на удар XXXXVIII на восток для смыкания фланга с II танковым корпусом СС и прорыв последнего к третьему рубежу обороны.
Эсэсовцы выходят к третьему рубежу обороны. Самым слабым местом в
