Куда впадает Кама / Искусство и культура / Искусство
Куда впадает Кама
/ Искусство и культура / Искусство
Театральный художник Сергей Бархин — о режиссере Каме Гинкасе
Задыхаясь, я поднимаюсь на третий этаж театра. Вхожу в белую комнату, где меня долго ждет привыкший, не считающий это моей небрежностью Кама Гинкас. Кама для меня всегда с окровавленной головой, обнаженный и босой, весь забинтованный в сползшие грязные и тоже окровавленные бинты, с черно-синей бородой ассирийского царя, вздернутой к победе, и розовым носом, которым он тонко чует все новое, сильное и правду. Его темно-золотые глаза иногда смотрят нежно, понимающе, иногда строго, иногда безразлично.
Я склоняюсь в виноватом и почтительном поклоне и, как и он, располагаюсь на диване среди подушек. Вынимаю смятый обрывок бумажки с зашифрованным пиратами планом нахождения клада — эскиз. Кама меня подбадривает и хвалит. Как же я благодарен ему за эту поддержку и похвалы.
Собственно, Кама — единственный человек, не художник и не архитектор, в похвалах которого я уверен, так как он в этом деле понимает, чувствует, и, кроме того, я знаю, что это не вообще, а лично для него очень важно. Это ведь начало его отдельной работы с другими — актерами и зрителями.
Повязки слетают, на голове оказывается картонная золоченая корона, сам он закутывается в шкуру леопарда и уже готов к прыжку в спектакль. Все это очень быстро. Осталось только сделать макет, даже не макет — модель.
Никогда Кама не разочаровывался, когда готовая декорация оказывалась на сцене, никогда не возмущался тем, что это все не то. В крайнем случае пытался подправить что-то простейшим способом. Он принимал ее уже как свою квартиру, жену, судьбу.
Всякая работа художника в театре для него трудна прежде всего тем, что он должен делать это по заданию. Но для архитектора, а я архитектор, это положение естественно и привычно.
Совместная работа с режиссером, дирижером, балетмейстером, композитором и прочими тоже для истинного живописца, создателя картин, очень непривычна и психологически трудна, так как эго художника должно и уступать, и понимать, и сопротивляться другим эго. Режиссеры Кама Гинкас и Генриетта Яновская — муж и жена — оказались в моей жизни единственными, кто выбрал меня в свои партнеры надолго, и вот уже двадцать семь лет работают со мной, несмотря на мой вздорный характер, и прощают мне все капризы измученного советской, российской и капиталистической жизнью художника.
Моя благодарность им, возможно, похожа на благодарность проститутки, которую уже в возрасте взяли в семью и не прислугой, а то ли женой, то ли любовницей. И вот после множества попыток любить и быть любимым я попадаю в дом — Театр юного зрителя, где меня действительно любят. И даже дети этой семьи — актеры — тоже относятся ко мне хорошо.
Работая с Камой и Гетой, я вспоминаю слова якобы из письма Гогена с острова Таити. Он писал: «ВЫ ТАМ, В ЕВРОПЕ, ЖИВЕТЕ (Гоген применил более грубое слово) С ТЕМИ, КОГО ЛЮБИТЕ (кого полюбили), А МЫ ЗДЕСЬ (на Таити) ЛЮБИМ ТОГО, С КЕМ ЖИВЕМ». И в театре любовь и смирение приходят медленно.
Гета во время работы никогда не подхваливает меня, но я чувствую ее внутреннюю поддержку. Восхищается она только работами прошлого. Но я непрерывно (ах, сколько раз я ее подводил!) чувствую ее уверенность в успехе моей части дела.
Я вхожу в комнату, сплошь заставленную кубками, фотографиями, картинками, фигурками, куколками — как у Фрейда в его лондонском доме.
Как и Мейерхольд на портрете Кончаловского, как и Гинкас, она возлежит на восточных диванах среди
