Если вы спрашиваете, надвигается ли на нас рецессия, то скажу так: экономика не имеет внутренних причин для спада. Наша экономика при всех ее проблемах находится в достаточно приличном состоянии. Правда, если рецессия охватит Европу, то это негативно скажется на наших темпах роста. Внутренних краткосрочных факторов рецессии у нас нет. Подчеркиваю: внутренних и краткосрочных. Поскольку можно сказать, что перегруженность сырьевой экономикой — это тоже фактор спада. Но мы знаем, что Европа, не перегруженная сырьевой экономикой, тоже подвержена рецессии.
— К кризису надо пытаться быть готовым. Нельзя разбалансировать бюджетную политику. У нас с точки зрения адаптации к кризисным явлениям денежная политика проводится вполне ответственная. Несомненное достижение последних лет — переход к таргетированию инфляции, уход Центробанка от жесткого регулирования валютного курса, расширение валютного коридора, которое мы, к примеру, наблюдали несколько недель назад. Все это очень важные средства для предотвращения тяжелых кризисных последствий.
— Проблема системных кризисов в том, что власти всегда готовы к прошлому кризису, а не к будущему. Это как в войнах — генералы готовы к прошедшим сражениям и готовятся к грядущим битвам по картам прошлых войн. Это объективная реальность. Если бы кризисы можно было предсказать, то их бы не было. Вот такой парадокс. В 2008 году английская королева спросила: «Почему экономисты не предсказали кризис?» Да все по той же причине! На протяжении последних 200 лет периодически происходят циклические кризисы, иногда — структурные. Это особенность современного экономического роста. То есть если вы хотите иметь экономику без кризиса, то надо отказаться от роста и жить в экономике ХVIII века. В то время действительно не было экономических катаклизмов — война, чума да неурожай. Так что выбирайте.
— Сейчас однозначно внешние. Кризис в Европе и существенное замедление темпов роста Китая снизят спрос на товары российского экспорта и создадут нам серьезную краткосрочную проблему. Впрочем, это может стимулировать модернизацию. Кризис является хорошим средством для развертывания модернизации.
— Вообще-то в последние два месяца мы прошли девальвацию. Рубль — валюта сырьевой экономики. Так же как, скажем, канадский или австралийский доллар, рубль подвержен большим колебаниям, чем валюта несырьевых экономик. Ничего страшного в этом нет. Когда рубль укреплялся, многие кричали: «Почему?» Мол, это плохо для внутреннего производства. Когда рубль девальвируется, опять кричат: «Катастрофа!» В принципе мир должен привыкнуть к реально плавающим курсам. За последние 150 лет мы прошли несколько этапов. Был золотой стандарт, который продержался примерно 25 лет, пытались жить в условиях фиксированных курсов периода Бреттон-Вудской системы. Затем был неустойчивый период 70-х годов. В 80—90-е годы все стали привыкать к более устойчивому курсу. Сейчас мы уходим в мир, где курсы будут скорее гибкими, плавающими. И это продолжится до тех пор, пока не проявится новая конфигурация резервных валют. Будет ли это треугольник доллар — евро — юань или система, в которой существенно возрастет роль региональных валют, среди которых может быть и рубль, покажет лишь будущее.
— Евро будет существовать. Вопрос в другом: кто из стран еврозоны отпадет? Думаю, что Греция. Будет ли это Испания? Скорее нет, чем да. На мой взгляд, вариантов два. Или Испания действительно уйдет, либо произойдет формирование жесткого фискального союза с участием правительств еврозоны.
— Этот вопрос надо разбить на два аспекта. Есть краткосрочная проблема: где взять деньги для покрытия дефицита пенсионного фонда. Чтобы ее решить, можно, например, поднять пенсионный возраст. Или налоги. Кроме того, можно не бороться за повышение коэффициента замещения. То есть за то, составляет ли пенсия 40 процентов от зарплаты или только 25. Тут можно идти по любому пути. Выбор зависит от того, какое политическое решение примет власть. Но нельзя совмещать и то, и другое, и третье. Нельзя снижать налоги и при этом не повышать пенсионный возраст и поддерживать высокий коэффициент замещения. То есть если очень хочется, то можно, но для этого придется сокращать расходы по другим статьям бюджета — скажем, на оборону, на здравоохранение или на образование.
Другими словами, есть фискальная проблема, краткосрочная и в решении своем политически сложная. Но интеллектуально она проста. А есть долгосрочная проблема, касающаяся ближайших 30 лет. И тут, конечно, возникает необходимость глубокой реформы пенсионной системы. То есть формировать основы той пенсионной системы, которая устроит нынешних тридцатилетних.
Сейчас у нас существует традиционная пенсионная система, та, которую общество имело на протяжении последних 100—120 лет, начиная с Германии конца ХIХ века, Великобритании начала ХХ века, ну и России 30-х годов. Она изначально предполагала, что пенсионный возраст превышает ожидаемую продолжительность жизни. Когда эта система создавалась, пенсионный возраст был 70 лет, а продолжительность жизни — 45—50. Плюс к этому пенсия распространялась лишь на промышленных рабочих. То есть на абсолютное меньшинство людей, которые дожили до столь преклонного возраста. Ныне по мере экономического развития пенсионный возраст оказался ниже продолжительности жизни, что, конечно, хорошо. Но с финансовой точки зрения выполнить эти обязательства весьма обременительно. Кроме того, пенсионная схема распространилась на все общество. К примеру, в 60-е годы пенсию в СССР стали получать и не имевшие ее до этого колхозники.
Понятно, что нынешняя модель не обеспечивает пристойный уровень жизни. И, несомненно, будущая
